Лялько, взяв украшение, произнес:

— Я оформлю его со всем соблюдением формальностей как дар от анонимного лица на нужды петербургских сирот. Честь имею, мадам!

Они покинули номер Розальды, и Лялько, явно потрясенный ее исповедью, произнес:

— Что за женщина! Надеюсь, верховная власть примет верное решение и позволит ей покинуть империю, а не заточит ее в тюрьму…

Антонина же подумала, что для Розальды тюрьма была бы, как ни странно, избавлением — ведь, останься она на воле, ей бы пришлось признать, что денег у нее нет и, что еще хуже, голоса тоже, покинуть палаццо и вести стесненный образ жизни…

Уже давно наступил вечер, когда Антонину затребовал к себе Прасагов. Поманив ее к себе пальцем, молодой хозяин тихо произнес:

— У меня имеется крайне деликатное для тебя поручение, Антонина. На соседней улице ожидает крытый автомобиль с великокняжеским штандартом. Водителю велено забрать мадам Розальду и доставить ее… В резиденцию одного из кузенов государя императора. Мадам была в курсе и дала согласие. Однако ж она не выходит из своего номера и не реагирует на стук в дверь. Камеристке она дала расчет еще днем, так что придется тебе подняться к мадам и узнать, каково же ее решение: поедет ли она на встречу к великому князю или нет?

Антонина, вооружившись универсальным ключом, поднялась к номеру Розальды. Ее сопровождал пожилой усатый шофер в эффектном кожаном одеянии и сияющих крагах. Осторожно постучав, Антонина убедилась, что певица в самом деле не реагировала.

— Странно, что она отказалась от затеи встретиться с великим князем. Ведь она была полна решимости отклонить его покровительство… — пробормотала Антонина, а шофер, явно знавший массу дворцовых тайн, тонко улыбнулся.

Антонина открыла дверь номера 184 и громко возвестила, что позволяет себе вторгнуться к мадам, ибо ее ждут, но, не услышав ответа, прошла в гостиную.

Шофер, шагнув следом, вскрикнул и уставился на мадам Розальду, лежавшую на полу.

— Господи, кровь! — затрясся он. — И у нее отрублена… Отрублена левая рука!

Антонина, бросив беглый взгляд на ужасную картину, замерла от ужала, но быстро взяла себя в руки:

— Не кричите! Нам не стоит привлекать внимания.

Она выпроводила шофера из номера, посадила в кресло в холле и велела одной из горничных принести несчастному сто граммов коньяка. А сама поспешила к Прасагову. Тот разговаривал с Аглаей, и Антонина, не желая ждать окончания их беседы, нетактично сказала:

— Мне надо срочно поговорить с вами, Евстрат Харитонович!

Костяная Нога уставилась на нее и проскрипела:

— Говори!

— Без свидетелей! — заявила девушка, Аглая фыркнула, явно намереваясь отсчитать ее, но Прасагов произнес:

— Тетушка, прошу вас!

Аглая, оскорбленная до глубины души, вышла прочь, а Антонина произнесла:

— Мадам Розальда мертва. Убита. Причем жестоко. Вы просили меня более не проявлять инициативы и сообщать обо всем, прежде чем звонить Лялько.

Она сняла трубку телефона и попросила соединить с уголовным розыском. А потом протянула трубку бледному Прасагову.

— Скажите это ему сами!

Лялько прибыл буквально через четверть часа. Когда Антонина провела его в номер 184, то, отмыкая дверь ключом, пробормотала:

— Странно, я точно помню, что, выходя, закрыла замок на два оборота! А сейчас он закрыт всего на один!

Лялько ринулся к трупу, внимательно осмотрел его и произнес:

— Мои люди вот-вот подъедут. Скандала, причем полномасштабного, в этот раз не избежать. Одно дело — невесть куда девшиеся постояльцы, чьи имена никому ничего не говорят, и совершенно иное — всемирно известная певица, которую кто-то сначала задушил шарфом, а потом отрубил ей руку!

Антонина обошла труп и, стараясь не запачкать платье в густеющей крови, сказала:

— Не руку, а кисть. Левую!

— Княжеское проклятие? — усмехнулся Лялько, а Антонина, слыша в коридоре громкие голоса прибывших людей Романа Романовича, быстро проговорила:

— На левой руке у нее был перстень с жемчужиной, единственная подлинная и крайне дорогая из все еще принадлежавших мадам драгоценностей. Перстень, вросший в палец. И тот, кто хотел его снять, не имел иного выхода, как отрубить — или палец, или, что проще, всю кисть сразу!

Ввалились толстяк судебный медик и мелкий вертлявый фотограф, а также три человечка, начавшие тотчас методично обыскивать номер. Один из них, отдернув бархатную занавеску, за которой скрывался проход в гардеробную, склонился на пороге и произнес:

— Гм… Это, что ли, улика?

Лялько подскочил к нему и с величайшей осторожностью поднял с пола две слипшиеся золотистые блестки.

— Отвалились от одного из одеяний жертвы? — высказал предположение один из юрких человечков, но его коллега, прошерстив гардероб, заявил:

— С блестками есть только одно платье, но они совершенно иные и по размеру, и по цвету!

Лялько положил блестки в конверт, вынутый из внутреннего кармана пиджака, и произнес:

— Разберемся, что за блестки и имеют ли они отношение к произошедшему! Профессор, когда было совершено преступление?

— От трех до четырех часов назад, — заявил медик, изучая тело. — Кстати, тот, кто отсек кисть, явно умеет обращаться с тесаком. Сделал это человек большой мускульной массы… Гм, а это что за волосок здесь? Интересно, крайне интересно…

— Тесак! — воскликнул Лялько. — Такой наверняка имеется на кухне! Ну, живо проверьте!

Один из его людей, сорвавшись с места, опрометью кинулся из номера.

Антонина тоже вышла прочь, чувствуя, что суета начинает утомлять ее. У Лялько все было под контролем, и ее помощь явно не требовалась.

В коридоре ее окружили младшие горничные, желавшие узнать, что случилось, но Антонина, прикрикнув на них, заспешила на кухню.

Не хватало еще, чтобы шпики Лялько вывели из себя темпераментного Жерома, и тот на самом деле решил укатить в родной Париж, как он частенько грозился.

Однако она убедилась в том, что Жером пребывал в нетипично спокойном состоянии, более похожем на задумчивость. Увидев Антонину, он дернулся и заявил:

— Почему эти люди превращают в бедлам мою кухню?

Он имел в виду двух типов, которые по-хозяйски открывали ящики, переворачивали кастрюли и гремели столовыми приборами.

— Боюсь, это неизбежно, — сказала Антонина, нахмурившись. Отчего-то ее волновало отсутствие резкой реакции Жерома на обыск в кухне.

— Тесаки все на месте? — спросил один из шпиков, и повар возмутился на ломаном русском:

— Тьесак? Зачем ты тьесак! Польожьть на мьесто! Немиь-едллл-енннно!