Когда Сара пришла на наш следующий разговор спустя четыре дня, она выглядела спокойнее. Ее глаза были ясными. Как-то она медитировала во второй половине дня, сказала она, и у нее получилось довольно долго наблюдать за внутренним потоком переживаний, так же, как мы это делали с ней во время нашего разговора. Она не слишком часто терялась в обычных мыслях о том, какой плохой делало ее то, что она испытывала. И она смогла сохранить осознавание даже тогда, когда от запаха печенья ее желудок сжался. Сара увидела, как даже самое острое желание в конечном счете утихает, если она просто сидит неподвижно, проговаривает то, что происходит и, вместо того чтобы желать, дабы эти ощущения ушли, говорит: «И это тоже». «Неожиданно стало ясно, что все мои желания, мысли и чувства – бесконечный изменчивый процесс», – сказала она. И потом с некоторым удивлением добавила: «И это не я создаю их».

Для Сары это переживание неконтролируемой, изменчивой реальности стало прорывом, который кардинально изменил ее отношение к себе. Она никогда не контролировала то, что происходит внутри нее. Не могла остановить пожар навязчивых мыслей. Она описала, как во время медитации услышала голос, который шептал: «Это не моя вина. Это никогда не было моей виной». Это не была вина Сары, когда она была так переполнена страхом, так одержима, так стыдилась. И не ее вина была в том, что, когда эти чувства становились невыносимыми, она тянулась к еде. Сказав это, Сара начала плакать, сожалея обо всех мгновениях жизни, которые она провела, обвиняя себя за пристрастие к еде, за то, что пряталась и притворялась, за свое чувство неуверенности при общении с другими людьми.

Возникновение жаждущего «я» и конкретные формы, которые принимает наше желание, обусловлены многими факторами. В случае Сары набор генов, которые она унаследовала, включал предрасположенность к некоторым видам зависимости. На нее повлияло то, что ее мать пила, и Сара уже в утробе «купалась» в алкоголе. На нее также повлияло то, что ее мать находилась в депрессии, была переполнена ненавистью к себе и не могла стать настоящей поддержкой для дочери. А отец был эмоционально далек и критичен. Сара выросла в культуре, обещающей удовлетворение через потребление. И изначально, как и все живые существа, она была биологически предрасположена к цеплянию за удовольствия и избегание боли.

Когда я побуждаю учеников рассмотреть цепь причин, которые могли привести к их страданию, некоторые возражают: «Разве это не всего лишь умственный способ переложить вину на кого-то другого и снять с себя ответственность? И что из того, что мои родители пренебрегали мной? Дает ли мне это право быть нетерпеливым с моими собственными детьми, эгоистично вести себя с супругом?» Конечно, очень легко сказать, что мы раним других, потому что с нами плохо обращались в детстве. Но когда мы осознанно исследуем факторы, которые обусловили наше состояние, происходит нечто совсем другое. Я могу попросить людей, которыми пренебрегали родители, сделать паузу и честно почувствовать, на что было похоже это ощущение. Могут ли они ощутить невероятную жажду внимания, которая могла развиться в тех обстоятельствах? Ощущают ли потребность сначала удовлетворить свой голод, даже когда другие просят их внимания? Направив ясное и всеобъемлющее осознавание на нашу ситуацию, мы начинаем принимать свое жаждущее «я» с сочувствием. Это освобождает нас и позволяет двигаться дальше. Мы выходим за пределы привычных шаблонов поведения и мышления.

Осознав, что неутолимая жажда и переедание не были ее виной, Сара прервала болезненную цепь ответных реакций, которые обуславливали ее зависимость. В АП Сара смогла распознать, что цеплялась за еду как за подмену, но этого оказалось недостаточно для разрушения шаблона поведения. Простив и приняв существование жаждущего «я», она сделала огромный шаг вперед в своем преобразовании. Когда возникало сильное желание, она сознательно прощала себя и позволяла ему быть. И когда она прекратила себя винить, переполняющий ее стыд больше не подрывал ее способность сохранять осознавание.

В оставшиеся три дня ретрита Сара практиковала принятие всех, даже самых мучительных желаний и страхов, позволяя себе ощущать их в своем теле. Когда ее начинал преследовать страх, что она никогда не изменится и не станет лучше, она говорила: «И это тоже», и ощущала, как сдавливаются ее грудь и горло. Когда у нее возникали сомнения, что кто-нибудь когда-нибудь сможет полюбить такого никчемного человека, как она, она соглашалась со страхом: «И это тоже». Когда чувство отчаяния из-за ощущения «со мной что-то не так», казалось, вот-вот возьмет верх, она чувствовала горечь в сердце как надувающийся шар. Когда возникало страстное стремление, подталкивающее ее найти утешение в еде, она оставалась неподвижной и отвечала на эту настойчивую силу: «И это тоже».

Во время медитации Сара поняла: можно переживать даже самое интенсивное желание, при этом не отталкивая его и не действуя под его влиянием. Вместо того чтобы ненавидеть свои переживания или тонуть в водовороте умственной деятельности, Сара говорила «да» ощущениям настойчивости, напряжения и страха. Вместо того чтобы пытаться удовлетворить свое желание, она просто позволяла ему проявляться и проходить сквозь нее.

Сара сделала еще один отважный шаг, когда перенесла принятие и осознанность, которые практиковала, на арену своей главной битвы – в столовую. Она обнаружила, что ее внимание становится пристальнее, если все делать медленнее: идти, зачерпывать порции еды, подносить вилку ко рту, жевать. Такое замедление было своеобразным способом брать паузу. Она сказала мне: «Иногда мне даже хватало одной порции. Я могла наслаждаться каждым кусочком, потому что на самом деле была там… и это присутствие в моменте делало меня сытой».

Когда у нее возникал порыв встать и пойти за добавкой, она оставалась сидеть, говоря про себя: «И это тоже». Она отчетливо ощущала остроту напряжения, давление возбуждения, предвкушения, тревоги. Иногда порыв проходил. Иногда нет, и тогда непреодолимое желание поесть и заглушить внутреннее смятение усиливалось. Если возникал голос осуждения, она шептала про себя: «Это не моя вина, это не моя вина». Благодаря этому напоминанию она становилась более мягкой и открытой, более расслабленной по отношению к своему сильному желанию. Если после паузы Сара все же шла за добавкой, она принимала этот выбор с сочувствием, без осуждения, не чувствовала себя смущенной, как будто с чем-то не справилась. Делая паузу и прощая себя за желание, Сара расчистила путь радикальному принятию.

К концу ретрита Сара чувствовала, что хватка ее зависимости начала ослабевать. Хотя она не избавилась полностью от непреодолимого влечения, она нашла эффективный и освобождающий способ относиться к нему. После прощального объятия она сказала мне: «Если хотя бы один раз из десяти я не забуду сказать себе: „Это не моя вина”, то стану гораздо более счастливым и свободным человеком». Она продолжила: «Если я просто смогу простить себя и пребывать в настоящем мгновении, со мной все будет в порядке».

В последующие после ретрита месяцы мы несколько раз говорили с Сарой по телефону. Ее рассматривали как кандидатуру на пост заведующего кафедрой английского языка в университете, где она преподавала. Она стремилась к этой должности многие годы. Когда принятие окончательного решения о кандидатуре было уже близко, напряжение возросло, а вместе с ним и жажда поздних перекусов. Сара сказала мне, что однажды ночью обнаружила себя перед холодильником, когда тянулась за молоком для еще одной тарелки хлопьев. Но в этот момент она вспомнила, что можно сделать паузу. Она убрала руки от холодильника, медленно пошла к кухонному столу, отодвинула стул и осознанно села. Она чувствовала, как часто бьется ее сердце, но сохраняла неподвижность и сказала сама себе: «Жажда еды и одержимость работой – это не моя вина».