Кстати, офицерам со времен Петра Великого официально категорически запрещалось заниматься рукоприкладством. Правда, на практике уровень мордобоя на кораблях напрямую зависел от установленных командиром порядков.

Наиболее часто отмечались в рукоприкладстве офицеры из матросов. Как пишет Константин Станюкович, люди, выслужившиеся из самых низов, «решительно не понимали службы без порки и «чистки зубов»». Впрочем, к таковым нарушителям — среди офицеров их обычно называли «дантистами» — могли применить жесткие меры, вплоть до списания с корабля.

Наказание могло быть и весьма необычным.

К примеру, командиру фрегата «Рафаил» капитану 2–го ранга Семену Михайловичу Стройникову, сдавшему корабль в 1828 г. перед лицом превосходящих сил турок, Николай Первый даже запретил жениться, «дабы в последующем трусов для Русского флота не плодить». Кроме того, в 1830 г., после возвращения из турецкого плена, он был по суду лишен чинов и орденов, а также разжалован в матросы.

Впрочем, с женитьбой император, как позже выяснилось, опоздал. У Стройникова было уже двое детей, причем мужского пола — Николай Семенович и Александр Семенович, родившиеся, соответственно, в 1813 и 1824 гг. Оба они стали морскими офицерами, причем разжалование отца на их карьеру не повлияло. И Николай, и Александр стали контр–адмиралами, причем старшего из них произвели в офицеры спустя несколько месяцев после сдачи «Рафаила» в возрасте неполных 16 лет за боевое отличие. Возможно, в качестве дополнительного укора отцу.

Как автор невероятных наказаний (отметим, впрочем, что до их исполнения дело не доходило) был известен и уже знакомый нам контр–адмирал Андрей Александрович Попов. Вот как отзывались о нем гардемарины, ходившие с «беспокойным адмиралом» на судах Эскадры Тихого океана:

«Все наперерыв спешили познакомить Ашанина с адмиралом в кратких, но выразительных характеристиках беспощадной юности, напирая главным образом на бешеные выходки стихийной, страстной натуры начальника эскадры. Про него рассказывались легендарные истории, невероятные анекдоты. Признавая, что Корнев [116]лихой моряк и честнейший человек, все эти молодые люди, которые только позже поняли значение адмирала как морского учителя, видели в нем только отчаянного «разносителя» и ругателя, который в минуты профессионального гнева топчет ногами фуражку, прыгает на шканцах и орет, как бесноватый, и боялись его на службе, как мыши кота. Ашанину изображали адмирала в лицах, копируя при общем смехе, как он грозит гардемарина повесить или расстрелять, как через пять минут того же гардемарина называет любезным другом, заботливо угощая его папиросами; как учит за обедом есть рыбу вилкой, а не с ножа; как декламирует Пушкина и Лермонтова, как донимает чтениями у себя в каюте и рассказами о Нельсоне, Нахимове и Корнилове и как совершает совместные прогулки для осмотра портов, заставляя потом излагать все это на бумаге. Внезапные переходы его от полнейшего штиля, когда гардемарины были «любезные друзья», к шторму, когда они становились «щенками», которых следует повесить на нока–реях, мастерски были переданы востроглазым, худеньким Касаткиным[117].

Слушая все эти торопливые рассказы, смотря на более или менее удачные воспроизведения Корнева, Ашанин понял, что на «Витязе»[118] центральной фигурой — так сказать, героем — был беспокойный адмирал. На нем сосредоточивалось общее внимание; ему давали всевозможные клички — от «глазастого черта» до «прыгуна–антихриста» включительно, его бранили, за небольшим исключением, почти все, над ним изощряли остроумие, ему посвящались сатирические стихи.

— Слушай, Ашанин, какую я песенку про него написал… Небось, он ее знает… Слышал, дьявол! — похвастал Касаткин.

— И не расстрелял тебя? — засмеялся Ашанин.

— Нет. смеялся. Просил всю песню показать.

И маленький гардемарин с задорным вихорком и мышиными глазками, благоразумно затворив двери каюты, затянул фальцетом, а все подтянули хором:

В XIX–XX вв. не было чем–то исключительным разжалование штаб–офицеров в мичманы.

В феврале 1854 г. за гибель своего корабля[119] — транспорта «Неман» — до первого офицерского чина был понижен капитан–лейтенант Павел Яковлевич Шкот. В ходе обороны Севастополя в 1854–1855 гг. он был восстановлен в звании, а окончил службу вице–адмиралом.

А вот история из более близких времен.

В ночь на 15 октября 1914 г. на стоянке в Пенанге (современная Малайзия) германским рейдером «Эмден» был потоплен русский крейсер «Жемчуг». Суду были преданы командир корабля, капитан 2го ранга барон Иван Александрович Черкасов, и ряд офицеров. В ходе разбирательства выяснилась любопытная деталь — за бароном всегда следовала жена, которую он вызывал в каждый следующий порттелеграфом либо письмом.

По совокупности других признаков состава преступления[120] Черкасов был лишен дворянства, чинов и орденов и приговорен к трем с половиной годам каторжных работ. По высочайшей конфирмации приговора он был разжалован в рядовые и направлен на Кавказский фронт. Здесь он заработал Знак отличия Военного ордена (солдатский Георгиевский крест), а затем ему были возвращены чин и ордена. Умер барон в эмиграции во Франции.

Последним крупным процессом против офицеров Российского Императорского флота стал суд над командованием Второй эскадры Тихого океана, сдавшим корабли японцам в Цусимском сражении в мае 1905 г. На скамье подсудимых оказался командующий эскадрой вице–адмирал Зиновий Петрович Рожественский, его младший флагман — контр–адмирал Николай Иванович Небогатов, офицеры штаба, а также командиры и старшие офицеры сдавшихся кораблей эскадры.

Рожественский был оправдан, поскольку в ходе сражения был тяжело ранен и снят с флагманского эскадренного броненосца «Князь Суворов» в бессознательном состоянии. Не знал он и о том, что миноносец «Бедовый», на который его перенесли по требованию штаба, был сдан неприятелю, который и помышлять не мог о столь богатой добыче. Восьмого мая 1906 г. вице–адмирал был уволен в отставку с формулировкой «по болезни».