– Это как? – возмутился было Михаил Иванович. – Кто тут Говоров?!

– Теперь я, – ответила Таисия Александровна. – Приятного аппетита!

Да уж, аппетит, с которым он накинулся на блинчики, был отменным.

– Что ж я буду целыми днями делать? – спросил, жуя.

– Ну, гулять, классику читать, – вкрадчиво сказал Таисия Александровна. – Или… это.

И она положила на стол книгу Лили. Ту самую, изданную в Англии!

– «Дом с лилиями»? – прочел вслух Михаил Иванович. – Камышева?..

Непримиримо взглянул на Таисию Александровну, отшвырнул книгу так, что она улетела под лестницу, – и встал из-за стола.

В кабинете пометался из угла в угол, пытаясь успокоиться, переворошил стопку «Огоньков» и «Правд», которым теперь не верил… И вышел на цыпочках, стараясь не стукнуть лишний раз палкой.

Вошел в столовую, первым делом заглянул под лестницу… Что такое? Книга где?! Ах вон что. Тася ее на стол переложила.

Руки дрожали так, что едва перелистнул первую страницу. Без очков почти ничего не видел, пришлось держать книгу на вытянутой руке, чтобы можно было прочесть:

«Папочка забрал меня из детского дома голодной весной сорок шестого…»

Нашарил очки в нагрудном кармане, надел, сел… и увидел текст, который был напечатан мелким шрифтом, без очков он его не видел: «Свой первый роман я посвящаю моему отцу, Михаилу Говорову. С любовью, Лиля».

Очки внезапно помутнели. Ничего в них не разглядишь!

Михаил Иванович сорвал их и, полными слез глазами глядя на страницу, повторил шепотом:

– «С любовью, Лиля…» Лиля, Лилька, Люлька!

Протер очки, сморгнул слезы, вздохнул – и самозабвенно уткнулся в книгу.

* * *

В один из вечеров, тех тягостных, мучительных вечеров, которые Лиля проводила у Германа, заставляя его поесть и выпить лекарства, он вручил ей бювар и попросил прочесть бумаги, которые в нем лежат.

Она читала – и не верила своим глазам!

– И что? – спросила наконец. – Это правда, что у тебя столько денег?

Герман кивнул.

– Сядь, – сказал он, отшвырнув вилку, которой бессмысленно возил в тарелке: – Если бы я мог отмотать… я бы сделал тебя самой счастливой. А теперь – вот… – Он кивнул на бумагу с гербовыми печатями. Это было его завещание.

– И ты все это хочешь оставить мне и Арише?

– Да, – кивнул Герман. – С одним условием – не…

– Я прочитала, – перебила Лиля. – При условии, что мы должны остаться здесь. Да?

Он кивнул.

– Герман, я думала, что ты изменился, – не сразу заговорила Лиля. – А ты продолжаешь мною манипулировать. Неужели ты правда думаешь, что я здесь из-за этих денег?!

– Нет, – безжизненно ответил Герман. – Не думаю. Но мне… – Он опустил тяжелые веки. – Но мне так было бы легче. А потом там… там карманов нету!

– Мне не нужны эти деньги, – резко сказала Лиля. – Аришку я воспитаю без них. Да, кстати… давно хотела тебе вернуть часы, да боялась, что ты обидишься. Но раз уж у нас такой разговор…

Она расстегнула замочек и сняла с запястья искрящийся браслет.

– Я договорилась с сиделкой, она будет с тобой ночью. Так что я пойду.

– Лиля… – прохрипел вслед Арефьев.

Кое-как сполз с дивана, сделал несколько неуверенных шагов:

– Хочешь уехать к нему?..

Лиля, которая надевала пальто, взглянула ему в глаза, но ничего не ответила.

– Ты любишь его? – с болью спросил Герман.

– Да, люблю, – спокойно кивнула она.

Он с шумом втянул воздух.

– Хотел попросить поцеловать меня, – сказал тихо, – но даже этого нельзя. Поэтому просто посмотрю… чтобы запомнить…

– Выпей на ночь таблетки, – сказала Лиля холодно. – Не забудь.

– Подожди!

Оглянулась с нескрываемой досадой.

Боже мой, на кого он стал похож! Где та дерзкая красота, и блеск черных глаз, и обворожительное нахальство улыбки?! Стало вдруг невыносимо жаль его, но показывать ему этого было нельзя, Лиля знала. Из жалости к нему она осталась в Англии, не поехала в Союз, потеряла, быть может, возможность вернуться на Родину, а главное – потеряла Сергея.

Неужели потеряла? Неужели навсегда?!

– Я хочу запомнить… – хрипло пробормотал Герман. И, к ее облегчению, отвернулся: – Все! Иди!

– До завтра! – сказала Лиля и стремительно выскочила на лестницу.

После ее ухода Герман долго стоял, прижавшись всем телом к двери, словно еще надеялся услышать стук Лилиных каблучков, а потом сел за стол и долго писал. Одно письмо вложил в конверт, на котором был Лилин адрес. На втором значился адрес адвоката, который вел дела Германа Арефьева. И в этот же конверт он вложил еще один, на котором стояли три слова: «Моей любимой дочке». Там лежало некое дополнение к завещанию. Последняя непререкаемая воля.

Кое-как дотащился от стола к портрету на стене – Лилиному портрету! – и постоял, глядя на него. С кривой усмешкой помахал рукой портрету и всему, что было с ним связано: коварству и любви, как подумал этот человек, всегда остававшийся актером! – а потом вернулся на диван и, давясь от отвращения и горя, выпил все таблетки из пузырька со снотворным. Запил их коньяком… Слезы жгли глаза, но, на счастье, коньяк быстро отуманил голову, и Герман лег.

Он уснул раньше, чем успел натянуть плед.

Последние мысли его были о том, что если он не смог сделать Лилю счастливой, то хотя бы свободной он сможет ее сделать!

В один из весенних дней 1987 года Михаил Иванович и Родион вышли к обеду из гостиной, где, как всегда по выходным, истово сражались в шахматы, и были поражены видом накрытого стола. Каких только разносолов не наготовила Таисия Александровна! Каких только вин не поставила! А букет до чего роскошный… букет лилий!

– Чего это? – смешно удивился Михаил Иванович. – Праздник какой-то?

– У нас сегодня воскресный обед, – сказала Таисия Александровна, глядя поверх очков со строгим учительским выражением. – Миша, уже третий час, а ты еще без галстука.

Родион прыснул и, чтобы скрыть это, выхватил из хлебницы кусочек «Бородинского». Конечно, нарвался на окрик Таисии Александровны… Честное слово, они с Михаилом Ивановичем иногда чувствовали себя в ее присутствии как шкодливые мальчишки!

– Тася, ты ошибаешься, – строптиво заявил Михаил Иванович, – уже четвертый час, а мы есть хотим!

– Потерпите, – велела она, бесцельно перекладывая вилки и ножи.

– Кого-то в гости ждем, – наконец догадался Родион.

В эту минуту Таисия Александровна уронила вилку.