– Но послушай! – недоверчиво бормотал Сергей. – Я-то написал письмо, ни на что не надеясь! В каком-то незнакомом бородаче с края земли показалось что-то такое, до боли знакомое… Котька! Неужели это действительно ты?!

Константин расхохотался.

– Нет, я просто в себя прийти не могу! – счастливым голосом выкрикнул Сергей. – Скажи на милость, какого хрена ты столько лет не объявлялся?!

– О, дружище, это длинная история! – протянул Константин. – Ты уверен, что тебя там не подслушивают серьезные товарищи в штатском?

– Да плевать! – сердито сказал Сергей. – Рассказывай!

– Да я уж и сам не помню, с чего все началось, – проговорил Константин. – Нет, лучше все при встрече. Я прилечу. Где увидимся? В Москве, в Ветровске?

– В Лондоне! – решительно ответил Сергей.

* * *

– Как ты думаешь, может быть, эта болезнь – наказание за мои грехи? – с отвращением спросил Герман.

Лиля пожала плечами. Ее меньше всего тянуло сейчас философствовать. Задача была куда проще: ухитриться сделать Герману укол – и заставить его выпить микстуру.

Его отказы следовать предписаниям врача были вполне объяснимы: лекарства от этой чумы двадцатого века еще не придумали, а то, что прописывал врач, носило только общеукрепляющий характер.

По большей части Герману хотелось, чтобы все его мучения (не столько физические, сколько психологические, ибо ожидание скорой, неминуемой, полной страданий, а главное – позорной смерти, несомненно, страшно терзало его) поскорей кончились. И все же ему хотелось жить, он надеялся на чудо, и Лиля понимала, что сейчас ее присутствие было как бы частью такого чуда, как бы подкрепляло самые безумные надежды Германа. Если Лиля, так жестоко им обиженная, обманутая, сидит рядом и он прижимает ее руку к своему сердцу, если она не бросила в самую трудную минуту, – то, может быть, и жизнь его не покинет?

Лиля это чувствовала, понимала, но боль оттого, что это невозможно объяснить Сергею, что с каждым днем он от нее все больше отдаляется, продолжала ее терзать, враждуя с жалостью к Герману.

– Все куда-то бежал, стремился к славе, признанию – и… – Арефьев обреченно, с тяжелым хрипом вздохнул. – Ты и дочка – самое дорогое, что у меня есть.

– А хочешь, чтобы я сказала ей, что ты ее отец? – тихо спросила Лиля.

Герман подумал, потом слабо качнул головой:

– Нет… не надо. Я не хочу, чтобы она меня таким запомнила. Не надо… ни говорить, ни приводить.

Лиля кивнула.

– С днем рождения тебя, родная, – вдруг сказал Герман. – Я не забыл.

Лиля изумленно глянула на него. А она-то и не вспомнила… вот докатилась, про собственный день рождения забыла! Это было бы смешно, когда бы не было так грустно!

Внезапно так и ударило воспоминанием: ей шестнадцать, отец дарит ей голубой сияющий «Москвич», и на этот день рождения приезжает Сережа со своей целины… Правда, не один, а с Динарой, и Костя, чтобы защитить сестру от горя, вечером увозит Динару покататься…

Нет, лучше не вспоминать!

Костя! Сергей! Иных уж нет, а те далече… Ни того, ни другого она больше не увидит.

Герман с усилием поднялся с дивана, побрел к камину, взял с полки какую-то черную коробочку, махнул Лиле:

– Иди сюда. Иди.

Открыл коробочку. В руках у него были золотые часики, усыпанные бриллиантами:

– Это тебе. Возьми!

– Нет, – решительно сказала Лиля. – Они слишком дорогие. Лучше потратить эти деньги на лечение.

– Да это бижутерия, – усмехнулся Герман. – Подделка. Бриллианты не настоящие, искусственные. Но очень искусные.

– А ты знаешь, что дарить часы – это плохая примета? – попыталась снова возразить Лиля.

– А что в моем положении – хорошая примета? – криво усмехнулся Герман, и она не нашлась, что ответить.

Он надел часы Лиле на руку. Вещь была красоты изумительной, неважно, что подделка!

Уже ближе к ночи, уложив Аришку, Лиля решила все же отметить день своего рождения. Поймала московское радио – звучали «Подмосковные вечера», как по заказу! – налила вина в бокал, чокнулась с бутылкой…

В это мгновение в дверь позвонили.

Лиля насторожилась. Неужели Герман? С него станется подняться с постели, вызвать такси, приползти сюда, чтобы вдохнуть еще глоток жизни… Хотя нет, он же сказал: не хочет, чтобы Аришка видела его таким.

– Who is here?

Никто не отвечал. Лиля осторожно открыла дверь – и ахнула:

– Иван Илларионович?!

Ростопчин вручил ей огромный букет белых роз и бутылку знаменитого игристого «Меррета», которое патриоты-англичане ценят даже выше французского шампанского. Трогательно, по-старорежимному поздравил:

– От всей души и многая лета!

– Проходите, проходите, пожалуйста! – оживленно засуетилась Лиля. – Ох, Иван Илларионович, если бы вы не пришли, я бы выпила бутылку вина и всю ночь проревела от одиночества.

– Ну, тогда выпьем вместе, – сказал он и снял с полки почему-то три бокала. – Выпьем немного, но вполне достаточно.

– А что, – удивилась Лиля, – мы еще кого-то ждем?

– Ну, жизнь полна неожиданностей, – развел руками Ростопчин, открывая бутылку. – Насколько я помню, по русскому обычаю первые три тоста должны быть за здоровье именинницы.

И тут в дверь снова позвонили. Да как резко, настойчиво!

Ростопчин хитро взглянул на Лилю, и та вдруг догадалась о том, о чем не смела и мечтать:

– Это он? Это Сережа?!

– Я полагаю, что не Маргарет Тэтчер! – усмехнулся Иван Илларионович.

Лиля бросилась открывать – и очутилась в объятиях Сергея. Правда, он обнимал ее одной рукой – в другой был огромный букет белых лилий!

– Здравствуй, Карамелька! – своим незабываемым голосом произнес он. – Разве я мог забыть этот день?

– Сереженька, ну как, как такое может быть?! – шептала Лиля счастливо.

– Я всегда говорю – мир полон неожиданностей, – весело сказал Ростопчин.

– И не без добрых людей, – кивнул Сергей. – Это Иван Илларионович сделал мне вызов.

– А Сережа помогает мне с изданиями русских писателей, – улыбнулся Ростопчин. – Будем издавать Набокова, Мандельштама, Бродского…

– И Камышеву, – подхватил Сергей. – Вот видите – скоро будет новая книжка!

Он взял со стола несколько листков машинописного текста – и вдруг увидел под ними часики.

– Карамелька, откуда такая роскошь?

– Они не настоящие, – улыбнулась Лиля. – Это бижутерия.

– А-а, – успокоился Сергей, – а то я уже думал, мне пора начинать ревновать. Такие подарки просто так не делают.