туфли, в которых снималась.

– Сейчас-сейчас, – пошла обратно в кабинет.

– Занавески за туфли с помойки? – возразила Ада. – Ты хоть знаешь, сколько эти занавески стоят?

– Столько же, сколько и твоё слово! – отрезала Валя грубым от выпитого голосом, недрогнувшей рукой взяла со стола коробку с рекламными занавесками и вышла, не обратив внимания на удивлёные взгляды.

Женщина прижала коробку к груди, в глазах блеснули слёзы. Валю это так растрогало, что предложила подбросить до метро в автомобиле Феди Кардасова. Женщина стеснительно молчала, а увидев в Валиных руках сотовый телефон, совсем перепугалась.

Валя позвонила Вике в Питер. Подошёл скрипучий стариковский голос, а Вика минут пять шла до трубки и потом верещала, что телефон от их комнаты за километр, что в ванной висит железное корыто, какое она видела только в кино, что Питер прикольный и принудительно делает человека интеллигентом.

– Я передачу сама провела, – призналась Валя.

– Чего молчишь?! Когда покажут?! – завизжала Вика.

– Не знаю. Это как проба. «Пилот» называется. Приедешь, расскажу.

– Организм справился? – спросила Вика посерьёзневшим голосом.

– Знаешь, сначала будто салют. Много, красиво, всё дрожит и сияет. А теперь пустота и дым глаза ест.

– У тебя голос пьяный…

– Отметили у Ады в кабинете.

Федя высадил женщину с занавесками у метро «ВДНХ» и заметил:

– Такая женщина и безлошадная. Машину не водите?

– Машину не вожу, а лошадь запросто, – похвастала Валя, она была на подъёме. – Правда, последний раз сидела в седле в шестом классе. К бабушке в деревню ездил лесник, катал на своём мерине. Этот Огонёк меня признавал, фыркал от радости, когда видел. Даже когда не видел, просто чувствовал, что я рядом. У них же обоняние и слух почище, чем у собак.

– У лошадей? – удивился Федя. – Не знал.

– Как-то решила сделать ему сюрприз, побежала расчесать хвост, куда травы набилось. Бегу с гребешком, вдруг лесник Тимофей как заорёт, лапищей своей меня как перехватит. Я ж думала, Огоньку будет приятно, оказалось, надо сперва понять, какое у мерина настроение. Потом чесать, держа на нём вторую руку, и стоять сбоку от задней ноги, отводя хвост на себя. Иначе лягнёт даже хозяина, и человек в лепёшку…

– Думал, все ведущие дуры.

– Как говорил мой духовный наставник, правила существуют исключительно благодаря исключениям, – усмехнулась Валя.

– У вас есть духовный наставник? – недоверчиво покосился Федя. – Зачем это вам? Вы – такая красивая женщина.

– Считаете, что духовные наставники нужны только некрасивым мужчинам? – возмутилась Валя. – С каждым годом понимаю, мне ещё столько надо узнать!

– А я вот устал от всего… Особенно от оскорбительных отношений с Адой. И они никак не кончатся ни близостью, ни разрывом, – с места в карьер признался Федя.

– Ада – достойный выбор, – ответила Валя, пытаясь закрыть тему.

– Нельзя было участвовать в этом телебалагане, но она намотала меня на кулак, – вздохнул Федя. – Чувствую себя искупавшимся в грязи.

– Зачем вы мне это говорите? – Его навязчивая откровенность раздражала.

– Потому что вы пожинаете лавры, а я – провал, – пожаловался Федя.

«Слабак», – подумала Валя и демонстративно отвернулась к окну. От выпитого всё чуточку плыло перед глазами, и показалось, что на стекле наметилось акварелью бабушкино лицо. Она, как в детстве, цокнула языком и сказала:

– Ну что у меня за девка? Ну всем взяла!

И только тут Валя поверила, что на съёмке всё получилось.

Мать встретила пирогами:

– Ох, доча, прошла и Крым, и Рим, и медные трубы!

– Медные трубы впереди, – засмеялась Валя, стараясь, чтоб мать не заметила, что она выпила. – Устала, пойду душ приму.

– Ты и малой была не как все. Молчишь, а глаза упёртые, как у бабки Поли. Думала, до плохого доведёт, а вон как вышло… Всё у тебя с маслом, даже девчонка-приблуда выправилась, – задумчиво сказала мать, словно ответила себе на давно мучивший вопрос.

Под утро Вале снилось, будто спешит по коридору Останкина и чувствует, что платье на спине расходится по шву. А сзади люди, и так стыдно. Пытается придерживать этот расходящийся шов руками. И тут туфли, те самые – чёрные, тесные, остроносые, загримированные, – соскакивают с ног и несутся наперегонки вперёд, словно две распоясавшиеся крысы.

Проснулась от того, что отчаянно колотилось сердце. Свет пробивался в щель между занавесками, полоской лежал на полу. В углу темнело пустующее Викино кресло-кровать. И показалось, что не было ни съёмки, ни Славы Зайцева, ни аплодисментов. Карета превратилась в тыкву, и предстоял серый тоскливый день. Да ещё и без Вики.

Почувствовала себя полностью опустошенной, одинокой и даже обманутой, и было необходимо выплеснуть кому-то всё, что произошло вчера. Поговорить, поделиться, пожаловаться и похвастаться одновременно. Но мать не умела быть собеседницей. Соня в это время ещё спала. Юлия Измайловна уже была на уроках. Горяев ответил бы на звонок телеграфно: «На совещании. Люблю. Целую».

Снова звонить Вике и беспокоить жителей коммуналки не решилась, тем более что завтра она возвращалась из Питера. Ничего, успокоила себя Валя, отдохну, почитаю, погуляю с Шариком. Но как ни фальсифицировала занятость, после обеда поняла, что не выдержит сидения дома и готова общаться даже со Свеном. Тем более что так и не дозвонилась ни Соне, ни Юлии Измайловне.

Позвонила Свену в офис, и секретарша отчиталась, что он в дороге, а минут через десять будет дома. Свен казался родственником, к которому можно завалиться без звонка, и Валя решила сделать сюрприз. Купила пирожных, доехала до «Парка культуры» и пошла пешком. Свен открыл дверь и не то удивился, не то испугался, не то обрадовался. Хрен поймёшь этих сдержанных шведов.

– Чайку зашла попить, пирожных принесла, – улыбнулась Валя.

– Я имею радоваться, – пробормотал Свен и пригласил жестом в гостиную.

– У русских всё на кухне, поближе к печке, – сказала Валя и пошла в противоположную сторону.

Но в кухне победно восседала та самая длинноногая красотка, нанятая домработницей. Прежде она ходила исключительно в лосинах и обтягивающих майках, а теперь вязала, уютно устроившись за столом в махровом халатике на голое тело. Увидев Валю, вскочила, запахнула халатик на груди и застыла, как ребёнок, застигнутый за поеданием варенья.

– Извините, – попятилась Валя из кухни.

– Да-да, – замялась девушка, указав рукой куда-то, – я могу уйти.

Куда она могла уйти, было неясно, но вошёл Свен и напряжённо предложил:

– Сейчас выпить ликёр.

Поставил три рюмки и разлил «Бейлис».

– Хотела поговорить, – сказала ему Валя, не скрывая в голосе удивления.

– Идти в кабинет, Валья, – предложил он.

– Принести чаю или кофе? – заискивающе спросила девушка.

– Не надо, – откликнулась Валя.

В кабинете всё было по-старому, но на журнальном столике валялась сумочная книжечка с любовным романом, какие Юлия Измайловна называла макулатурой.

– Она здесь живёт? – спросила