Мой бог, дай сил!

   Идут бои, мой брат передо мной,

   Заставила его война,

   Я тоже должен, я перед тобой,

   Но ты не прав.

   В тебя вселился черный змей,

   Шипит в тебе,

   Ты предал мать, ты предал жизнь,

   Ты как во сне.

   Пригрел змею ты на своей груди,

   Мой брат Иван.

   Но лучше я убью тебя, прости,

   Но ты не прав.

   Спасу я душеньку твою

   мой милый брат,

   А мать простит, она поймет,

   Что прав.

   Стоим с тобой по обе стороны реки,

   Пора уж змея мне убить, пора.

Похоже, многим понравилась песня. Люди одобрительно кивали, и говорили, что да, нам, простым людям, что делить? И надо спасать своих братьев.

«Нет, — подумал Петр — Мы видим, как вы спасаете. Спасаете города Соседней Страны от заводов, жителей, домов, машин». Сейчас Петр чувствовал что-то похожее на испанский стыд, на который, как шутили, тоже наложили санкции. Вроде бы и не он сочинил эту песню, не он исполнял со сцены, не он напал. Но ведь он здесь, смотрит на того, кто говорит о правде и спасении души через насилие. Он тоже часть этого.

Петру очень хорошо знакомо было вот это спасательство без спроса, когда кто-то лучше тебя знает, что тебе надо. Спасательство — это и есть агрессия, но агрессия, которая прикрывается ложью добра и любви. Любовь — это свобода. А спасатели лишают спасаемых свободы. И если спасаемые сопротивляются, то все средства хороши. Можно и убить, если что, хотя бы душу спасти. Агрессия под маской любви!

А Андрей бежал за Эллочкой по пересеченной местности. Уже темнело, видимость становилась плохой, Андрей боялся потерять из виду ее силуэт.

Впереди была речка. Эллочка подбежала к ней, на несколько секунд остановилась. Чуть не упала, так как была уже изрядно выпившая. «Блин, она же говорила, что плохо плавает», — подумал Андрей. Через речку был перекинут самодельный мост, гнилой и ненадежный, и Эллочка намеревалась его перейти. Но, дойдя до середины, поскользнулась и упала в реку. Она боролась с водой, которая поглощала ее, а потом выплевывала. Сильное течение сносило ее. Она сопротивлялась, но река была сильнее. И она сдалась. Просто закрыла глаза, перестала барахтаться. «Какая глупая смерть», — пронеслось в ее голове. Еще несколько секунд, и вода заполнит ее легкие. Сопротивляться бесполезно.

Но тут она почувствовала, что кто-то, держа ее за руку, поднял над водой, ухватив за талию. Они поплыли к берегу. В эту секунду Элеонора потеряла сознание. Очнулась уже на другой стороне реки от того, что кто-то делал ей искусственное дыхание и больно нажимал на ее грудную клетку. Вода прыснула изо рта Эллочки, она закашлялась.

— Ну ты дура, Селиверстова, — это был Андрей. — Какого хрена ты поперлась через этот ушатанный мост?

Она молчала.

— Ты хоть понимаешь, что могла умереть?

Она ничего не говорила.

— Ладно, ты в состоянии идти? Надо возвращаться.

— Я не хочу никуда идти. Я не хочу никого видеть.

Она почти протрезвела.

— А куда ты бежала?

— Я не знаю. Я просто бежала, от всего, что сейчас происходит. Как будто от этого можно убежать. Но я чувствовала, что мне надо на другую сторону.

— У тебя получилось. Мы на другой стороне, — улыбнулся Андрей.

— Да, благодаря тебе, — она впервые с нежностью посмотрела на него. — Может, мы посидим здесь, пока не обсохнем? Или пока полностью не стемнеет. Не хочу идти по деревне с прилипшим к телу платьем.

— Давай посидим. — согласился Андрей. — Он смотрел на нее с любовью и даже боялся думать, что было бы, если бы она утонула. — Я теперь внимательно буду за тобой следить. Мне совсем не хочется потерять тебя.

— Андрей, я не могу с тобой быть, я вообще не могу быть с мужчинами. Все, что между нами было, это всего лишь секс, ну и дружба. Ты хороший парень.

— Почему ты не можешь быть со мной?

— Я женщин люблю. Не хотела тебе говорить, но теперь, наверное, самое время.

— Ты думаешь, я не догадывался? Я не просто догадывался, я это знал. Или, вернее, так скажем, ты раньше встречалась только с девушками. Пока не встретила меня.

— Ты был всего лишь экспериментом. Новым опытом. Но я не хочу так с тобой поступать. Поэтому ты должен знать правду.

— А я ее и так знаю. Я вообще уже все про тебя знаю. Я знаю имена всех, с кем ты встречалась, где ты училась, какие у тебя были оценки, сколько раз тебя задерживала полиция и какая у тебя задолженность по налогам. Я собрал о тебе всю информацию, которую только смог. Единственное, чего я не пойму, так это почему ты боишься отношений.

— Я не боюсь их. Просто мне они не нужны. Я люблю свободу. Да и какая тебе разница. Меня не возбуждают мужчины. Правда, с тобой было по-другому.

— Да, по-другому. Тело не может врать. Я знаю, ты тоже любишь меня, твое тело мне об этом рассказало. Я это ни с чем не перепутаю. Ты боишься мужчин. Но со мной ты в полной безопасности.

Он потянулся к ней, чтобы поцеловать. Но тут ее стошнило, потом еще раз. Видимо, выходило выпитое. Он держал ее волосы, чтобы она не измазала их блевотой. А она думала, что это самый милый жест с его стороны, который только он мог сделать.

— Ты знаешь. Когда мне было 3 месяца, мне делали операцию. — освободив желудок, начала говорить Элеонора. — Я не могу помнить, конечно, этого. Но мама говорит, что зафиксировали клиническую смерть. У меня был брат-близнец, сиамский близнец. Мы были сращены в области правой руки. Она была у нас одна на двоих. Нам делали операцию, она вроде бы должна была быть не очень опасной. Но он умер на операционном столе. А я нет. Но была клиническая смерть. И я готова дать голову на отсечение, что ту картину, которая потом меня долго преследовала во снах, я в первый раз увидела там. Во время клинической смерти. Я видела себя ребенком, вокруг которого был светящийся шар, я лежала на операционном столе, в крови. А надо мной склонились люди в коричневых балахонах с капюшонами. Пока они ковырялись в моих внутренностях, шар пульсировал и менял цвет. Рядом были такие же дети. И это