Когда же он очнулся, то не было рядом с ним никого, и целы были его доспехи, и меч лежал поблизости. Подивился рыцарь тому, что с ним приключилось, поднялся в седло и вскорости был уже у себя в замке. Кликнул он слугу, чтобы тот помог ему снять доспехи, и слуга живо расстегнул застежки на латах. Но стальная броня не снималась с могучего тела Крепкоголового. Подобно черепашьему панцирю, срослась она с кожей рыцаря, и одно только забрало мог подымать он. Кликнул он кузнеца, чтобы тот разрубил или распилил доспехи, но едва кузнец принялся пилить сталь, как почувствовал Крепкоголовый такую боль, что нечего было и пытаться освободить его. В отчаянии несчастный рыцарь снова поднялся в седло и много дней, подобно лесному чудищу в железной шкуре, скитался по лесным дебрям, пока наконец его изнемогший конь не остановился перед хижиной святого отшельника. Тупым концом копья постучал Крепкоголовый в низкую дверь, и отшельник прервал свои молитвы и вышел к нему.

– Святой отец! – проговорил Крепкоголовый. – Если слышит Господь твои молитвы, помоги несчастному рыцарю.

И святой отец зазвал его к себе в хижину и выслушал рассказ Крепкоголового. Когда же замолчал рыцарь, то отшельник сказал ему:

– Не скоро вершится Божий суд, о рыцарь, но тяжким бывает его приговор. Видно, слишком любил ты проливать кровь, и не за обиженных и несчастных шел ты в бой, но только для того, чтобы показать свою силу и унизить соперника. Что же – теперь нет бойца, который мог бы сравниться с тобой, ведь на всем белом свете не сыскать человека, у которого вместо кожи был бы стальной панцирь. Разве не этого тебе хотелось всегда?

– Нет! Нет! – вскричал рыцарь. – Я буду молиться день и ночь, вместо этой хижины я построю тебе дворец из белого камня, лишь бы снялась с моих плеч эта тяжесть!

– Коли так, – отвечал отшельник, – раздай свое добро бедным и ступай в монастырь. Быть может, тогда Господь сжалится над тобой.

– Что такое? – проговорил рыцарь, и голос его был гневным и звенел как металл. – Раздать свое добро плаксивым бездельникам, которые и меч-то держать в руках не умеют? Не бывать такому! Придумай-ка, святой отец, что-нибудь другое, что-нибудь подходящее для благородного рыцаря. Ведь я же не землепашец и не купец, я – благородный рыцарь от золоченых шпор на пятках до султана на шлеме.

– О нет, – промолвил отшельник, – даже купцы не торгуются с Господом. Ты же хочешь прощения грехов, а торгуешься, словно покупаешь лошадь.

Страшно разъярился Крепкоголовый, и грозил отшельнику, и пугал его так, что сказал наконец старик:

– Ты хочешь другого пути к спасению? Оставь здесь своего коня, оставь копье и клинок, ступай по белому свету, проси милостыню и везде рассказывай о том, как покарал Господь твою гордыню. Может статься, и этот путь окажется верным.

Но еще сильнее разозлился рыцарь, выхватил кинжал и приставил его к горлу отшельника.

– Как смеешь ты глумиться надо мной, старик? Знай, что не сносить тебе головы, если ты и дальше будешь выставлять меня на посмешище.

– Видно, и правда у благородных рыцарей свой путь к спасению, – сказал отшельник так спокойно, словно полевой цветок, а не острый кинжал был в руке у Крепкоголового. – Возьми вот это, о рыцарь. – И отшельник указал Крепкоголовому на маленький бочонок, что лежал в углу его хижины. – Едва наполнишь ты водой этот бочонок, как тут же простятся твои грехи и доспехи твои перестанут тяготить тебя.

Расхохотался Крепкоголовый и выпустил отшельника.

– То-то же, – сказал он, – видно, и святым отцам хочется пожить. – И с тем он поднялся в седло и пустился в путь.

Когда же у копыт его коня зажурчал лесной ручей, спешился рыцарь и с бочонком в руках склонился к воде. Мигом пересох ручей, словно ужасный лесной пожар иссушил его. Отпрянул рыцарь, и вновь зажурчала вода, склонился к ней – и снова сухое дно перед ним. Проклиная весь свет, двинулся Крепкоголовый дальше. Но, к какой бы реке, к какому бы озеру ни подъезжал он, мигом пересыхала вода, когда хотел он наполнить свой бочонок.

Тогда погрузился рыцарь на корабль и приказал вести его туда, где море так глубоко, что самые высокие горы можно было бы скрыть на его дне. Когда же доплыл корабль до этого места, Крепкоголовый обвязал бочонок веревкой и начал опускать его за борт. Но чем длиннее становилась опущенная за борт веревка, тем дальше отступал океан, и корабль опускался вслед за водою. Океанская пучина словно расступалась перед бочонком рыцаря, и в ужасе глядели матросы на высокие водяные стены, что окружали их суденышко со всех сторон.

Понял тогда Крепкоголовый, что во всем мире нет такой веревки, чтобы хватило ему достать до воды. Втянул он бочонок на палубу, сел у борта и не проронил больше ни слова. Но едва причалил корабль к берегу, пустился он в путь и скоро добрался до хижины отшельника. Железной рукой гулко постучал он в дверь лачуги.

Когда же отшельник впустил его к себе, Крепкоголовый поставил перед ним пустой бочонок.

– Старик, – сказал он, – видно, ты великий чародей, ибо нет на свете воды, которая бы не убегала от этого бочонка. Но если ты не волшебник, то что же значит это?

– О рыцарь, – отвечал отшельник, горестно вздыхая. – Нет числа страданиям, что принес ты людям, и гордости твоей нет меры, но сердце мое болит от жалости к тебе, потому что не простил Господь твои грехи. Оттого и пересыхали ручьи и реки и океан расступался перед этим бочонком. Нет тебе прощения, безжалостный гордец!

И тогда случилось с Крепкоголовым то, чего не было с ним с тех пор, как первый раз почувствовал он тяжесть клинка в ладони. Упал рыцарь на колени перед отшельником, и горючие слезы рекою потекли по изможденному его лицу. Окованное сталью тело склонилось к самой земле, и вдруг одна тяжелая слеза сорвалась с подбородника шлема и упала на рассохшийся бок бочонка. Сквозь узкую щель просочилась она внутрь, и чудо свершилось! В тот же миг бочонок оказался полон. Доспехи же, прикипевшие к телу Крепкоголового, опали, как опадает по осени бурая листва. И долго молились рядом отшельник и рыцарь.

– Дивную историю рассказал ты, друг Динадан, – промолвил Ланселот негромко, когда история пришла к концу, и многие согласились с ним, ибо любили рыцари рассказы о чудных делах. Однако поднялся тут сэр Гавейн и сказал, усмехаясь:

– Пора бы сэру Динадану сменить рыцарские доспехи на кафтан менестреля. Славные истории плетет он сегодня за нашим столом. Да только не пристало рыцарю плакать над своими грехами, а ежели кто и накапает целый бочонок слез, то вряд ли побегут от него враги и, верней всего, не спасут его слезы от позорного поражения. Ведь и король наш, славный сэр Артур, не чем иным, как копьем и мечом, обращал в бегство дерзких пришельцев.

– Воистину так, – промолвил сэр Кэй, – и пусть, прежде чем мы разъедемся на поиски Святого Грааля, славный наш король позволит своим рыцарям помериться силами на турнире. Там-то все и узнают, многого ли стоят рассказчики застольных басен и любители малиновок. И пусть королева Гвиневера судит наше состязание.