– Вы имели дело с ранами?

Он не ответил, молча осматривая ее лоб.

– Насколько все серьезно? Чертовски болит. – Она подняла руку к ссадине и нащупала мягкую ткань, покрывавшую ее волосы. Очевидно, ее сильно ранили, раз потребовалось такое лечение.

– Когда я вас нашел, у вас шла кровь. Это было… – Он замолчал, глядя на нее какое-то время, а потом вздохнул и протянул руку к столику возле кровати и взял оттуда сложенный лист бумаги. – Я рад, что вы очнулись.

– Что это?

– Записка, которую я нашел возле вас на полу в музее.

– Она объясняет, что случилось? У меня в голове все немного как в тумане. Может, это извинение от того, кто случайно ударил меня по голове?

– Нет. – Он похлопал сложенным листком себе по бедру, наблюдая за ней. – Мне нужно знать, имеете ли вы какое-либо отношение к этой записке.

– Нет. Никакого. – Даже с путающимися мыслями она знала, что не писала записку. – О чем в ней говорится?

– Вы не читали ее? Я догадываюсь, что произошло, но мне нужно быть уверенным, без малейших сомнений, чтобы я мог двигаться дальше.

– Двигаться куда? – не поняла Изабель. Почему он так на нее смотрит, так настороженно? – О чем говорится в этой записке?

– Это ваше письменное признание в краже из музея.

– Краже? Какой краже? Сент-Джеймс, о чем вы говорите? – Она попыталась сесть, но ей не хватало сил для этого.

Почему он спросил ее о признании? Она ничего не брала. Она бы никогда не… Кто-то совершил кражу из музея и утверждает, что это сделала она? Вся ситуация угрожает затопить ее мозг.

Она сделала вдох, затем еще один и сосредоточилась на лице Сент-Джеймса. Его темно-карие глаза были цвета богатой почвы, такого рода, на которой вырастает множество цветов. А подбородок покрывала щетина.

Семь часов. Чай и стул рядом с ее кроватью…

Он присматривал за ней, пока Виктория была где-то в городе, не выйдя замуж, а вор сбежал с произведениями искусства…

Она любовалась картиной с замком на склоне холма, когда вдруг рухнула. Голову пронзила сильная боль, когда она заставила себя задышать. Ей нужен был якорь, когда вокруг забушевали жизненные штормы, и прямо сейчас этим якорем был он, Сент-Джеймс.

Она потянулась к нему, ее пальцы вцепились в ткань его рубашки где-то на предплечье.

– Успокойтесь, – сказал он, положив другую руку ей на плечо и сочувственно поглаживая его. – Уже все позади. Я разберусь со всем этим. Мне не следовало так огорчать вас. Вам нужно отдохнуть, вы получили сильный удар по голове. Для вас это слишком. Возможно, утром…

– Сент-Джеймс, что похитили из музея? – спросила она, уже понимая, что знает ответ. Ей только нужно было услышать, чтобы убедиться.

Он с минуту смотрел на нее, явно подбирая слова и способ, как поддержать ее.

– Когда я пришел, то обнаружил, что коллекция картин вашего дедушки исчезла.

Исчезла, вот просто так? Вероятно, она была последней, кто видел ее и мог ею наслаждаться. Она закрыла глаза, пытаясь вспомнить утро. Она стояла в самой большой из верхних комнат, когда ослепляющая боль расколола ей голову. Ее колени подогнулись, а потом – ничего.

Она открыла глаза и посмотрела на него, ей нужно было, чтобы он понял, чтобы поверил ей.

– Я не воровала коллекцию своего дедушки. Я заботилась об этих картинах и вызвалась туда добровольно. У меня был долг – ухаживать за этими картинами. Я никогда бы их не взяла. И ради чего – ради денег?

– Месть вашему отцу, – поправил он, внимательно изучая ее. – В записке указывается убедительный мотив. Там утверждается, что вы организовали кражу и хотели, чтобы вас поймали, чтобы уничтожить репутацию семьи Фэрлинов.

– Я думала, вы знаете меня, – пролепетала она, глядя на него полными слез глазами.

– Знаю. Но это вряд ли имеет значение перед лицом сообщения, написанного черным по белому почерком, который вполне может быть вашим.

– Какое это имеет значение? – Она расслабилась. Он поверил ей. Она будет держаться за этот крошечный клочок надежды во всем окружающем ее кошмаре. У нее есть Сент-Джеймс. Он на ее стороне в этом сражении, и вместе у них больше шансов, чем у нее одной. – Для меня имеет значение то, что вы мне верите, – проронила она.

– Я верю, что есть еще три копии этой записки, которые содержат ту же самую информацию. Другие вас не знают. – Он поднес лист поближе к ней. – За это вас могут посадить в тюрьму. Если почерк совпадет с вашим… Вы в опасности, пока существуют еще три копии.

– Понюхайте ее, – потребовала она, собрав все свои силы.

– Прошу прощения?

– Понюхайте записку.

Сент-Джеймс поднес бумагу к носу и вдохнул. Вопросительно посмотрев на Изабель, он понюхал снова и пожал плечами.

– Чем пахнет?

Он глянул на нее так, будто ее рана на самом деле хуже, чем он думал.

– Бумагой.

– Вот именно. Я держу сушеные цветы лаванды в ящике с письмами и бумагой, чтобы мои записки приятно пахли и все, кто получает от меня послания, были довольны.

Его щека дернулась, будто он хотел улыбнуться, но не смог сделать это.

– Сомневаюсь, что ваше имя можно очистить от всех незаконных деяний с помощью ароматизированной бумаги. А теперь вам нужно отдыхать.

– Мне нужно вернуться домой, – возразила она. Она и так уже слишком долго находится в доме холостого мужчины, не хватало еще провести здесь ночь. – Моя семья беспокоится обо мне. Мне нужно сообщить им, что я в порядке. И найти того, кто похитил полотна. Мне нужно поговорить с Викторией и убедиться, что с ней все будет хорошо. И у меня еще куча дел, которые нужно сделать.

– Нет.

Она заерзала на кровати под его рукой.

– Наверное, я неправильно вас услышала. Мне показалось, вы сказали «нет».

Он ответил ей взглядом, полным твердости и решительности.

– Сказал. Вы не можете уйти.

– Почему?

– Потому что вам опасно выходить. Я знал, когда привез вас сюда, как будут развиваться события. Знал, что вам это все не понравится, но это нужно сделать.

Она в его доме, в его спальне, и ей нельзя уйти? Что это значит?

– Я уверена, что со мной все будет в порядке, как только я вернусь домой, – сказала она, вглядываясь в его лицо и пытаясь понять, о чем он думает.

– Нет. Я не позволю вам сделать это. Если вы уйдете отсюда, то немедленно окажетесь в опасности, а я не могу… не могу допустить, чтобы это случилось.

– Вы не позволите мне? – Она отстранилась от него, насколько могла, пока не уперлась в подушки. – На дверях здесь замки, а на окнах решетки?