Мы очень много ездили втроем — мое первое отделение, их второе. В финале пели втроем общую песню «Мужчина и женщина», написанную специально для нас Володей Матецким и Михаилом Шабровым. Много ездили и за рубеж — в Канаду, Австралию, Израиль, Германию…

В сущности, мы были независимы — если наши графики совпадали, с огромной радостью ехали куда-то втроем, если нет — по отдельности.

Но я невероятно многому научилась у Миши и Шуры — и за время совместных поездок и посиделок то у нас, то у Таточки (Шуриной жены, которую я очень уважаю и люблю), когда Миша и Шура придумывали и тут же актерски «пробовали» свои юморески, придумывали новые — и все это на импровизациях, полутонах, тонких психологических штришочках, нюансах интонаций… Вот они пробуют так, сяк, плетут свои «плетухи», и вдруг сцена оживает, начинает искриться, сверкать, мы с Таточкой хохочем уже как сумасшедшие…

У Миши всегда были удивительные, уникальные отношения с Шурой. Несмотря на то великое тепло, которое они чувствуют друг к другу с детства, их отношения всегда были предельно тактичны и деликатны.

Они давали мне такие мастер-классы по части актерской профессии, что я практически на воздушной подушке приземлилась на сцену драматического театра. Хотя, врать не стану, когда получила абсолютно, на мой взгляд, авантюрное предложение — играть главную роль в спектакле «Ханума», чувствовала себя совершенно беспомощной. Здесь надо было все делать по-другому. Полностью менять себя и внешне, и внутренне. Но Миша сказал: «У тебя получится». И постепенно вроде стало получаться…

Кстати, в «Хануме», играя роль подвыпившего князя, МихМих постоянно что-то выдумывал. Половина самых выигрышных реприз — его сочинения. У него к этому настоящий талант. Зал ревел от восторга. Мы с ним вместе сыграли в спектакле «Ханума», выходили на сцену больше 300 раз! Работать на одной сцене с Михал Михалычем — сплошное удовольствие.

А в семейной жизни мы гармонично дополняем друг друга: Миша — лирик, художник и созерцатель, а я — практик с мозгами инженера. Но такой практик, который не устает учиться у художника его великой мудрости! А еще я до сих пор учусь у Миши его тонкому искусству — быть счастливым человеком».

Григорий Горин когда-то написал, что на самом деле фамилия Державина Державиндт, а Ширвиндта — Ширвинов. Он всегда смеялся над этим. И какое страшное совпадение: в день моего рождения, 15 июня, Гриша умер. Потом мы играли памяти Гриши спектакль «Счастливцев — Несчастливцев»…

А про фамилии у нас полно историй. Как-то в один из первых приездов в Нью-Йорк, когда мы гуляли с Шуриком по Бродвею, ко мне подбежал человек: «Мы вас знаем, мы так вас ценим». Потом отвел меня в сторону и говорит: «Только я никак не могу правильно выговорить фамилию вашего друга, товарищ Дзержинский».

Александр Ширвиндт и Михаил Державин

Обычно всегда коверкают фамилию Ширвиндта, пишут ее без «д» или просто «Ширвин». Один раз горничная в гостинице назвала его Шивердин. А однажды мы выступали в палаточном госпитале для раненых на границе с Афганистаном, и там висело потрясающее объявление: «Сегодня у нас в гостях артисты Московского театра сатиры, народные артисты республики — Дарвин и Равенглот». Видимо, связь была дикая с этим Ашхабадом, и пока художник шел писать гуашью плакат, он окончательно все перепутал.

Всходы «капустного поля»

Это «капустное поле» особого сорта. Речь идет о «капусте», подаренной еще знаменитым Михаилом Семеновичем Щепкиным всем богемным людям. Именно он ввел традицию собирать после спектаклей актеров на посиделки за столом, угощая их домашним капустным пирогом, и проводить время за приятным общением, спорами, чтениями.

Эту «капустную» традицию возродили в XX веке — во время политической «оттепели», когда казалось, что вот он — свежий глоток свободы, вот оно — время какого-то нового слова, хотелось произносить это слово громче и резче, не оглядываясь на последствия от сотрясенного воздуха. Никто еще не знал такого страшного клейма, как «диссидент», никто не уезжал из страны, не оглядываясь на «такую» родину. Думалось, что теперь можно творить, вершить и ваять все, что душе угодно, не опасаясь за свою безопасность. Хотелось немедленно преобразить этот обветшалый и заштампованный мир и собственную серость, расцветить чем-то ярким, радужным. Люди верили, надеялись, были полны энтузиазма, а главное, были молоды, даже обладатели солидного багажа лет и негативного опыта казались вдруг помолодевшими. В домах интеллигенции, и в частности в Московском доме актера, собирались молодые актеры — дети своего времени, которое окрестят шестидесятыми, а тех бесшабашных юнцов — нынешних старцев и старушек — шестидесятниками.

Знаменитый дуэт на одном из концертов

В буфете у знаменитого заведующего по прозвищу Борода подавали все, в том числе и пироги с капустой, но вкуснее они были все-таки несколькими этажами выше, там, где одухотворенная молодежь затевала свои собственные «капустники». Именно на запах тех «пирогов» сходилась вся артистическая элита — выпустить пар, выговориться, сбросить накопленное внутри, но не высказанное, ибо хоть и оттепель, а все ж таки не стоит быть наивным дурачком… И именно оттуда помимо замечательных актеров вышел и наш дуэт с Александром Ширвиндтом.

Мы даже родились с Ширвиндтом в одном роддоме — знаменитом арбатском родильном доме имени Грауэрмана. Правда, я появился на свет двумя годами позже Шурика. А еще через пять лет там же родился Андрюша Миронов. Дом этот и сейчас еще существует, но родильного отделения в нем больше нет. И очень жаль, потому что это был настоящий «актерский дом». Если бы повесили на нем мемориальные доски — просвета на фасаде не осталось бы.

Наши родители знали друг друга по работе. Мама Ширвиндта работала редактором в «Москонцерте», дружила со всеми знаменитыми актерами из МХАТА, Малого театра и театра им. Вахтангова. Она организовывала многочисленные концерты. И их семья тоже жила недалеко от Арбата — в Скатертном переулке, что у Никитских ворот. На первом этаже нашего дома жил Дмитрий Николаевич Журавлев — замечательный чтец, народный артист СССР, тоже вахтанговец. По традиции праздники отмечали сообща. В семье Журавлевых, где росли две дочери, взрослые устроили детям елку. Шура тут был своим, его родители (папа — замечательный скрипач, о маме уже было сказано) дружили с хозяином. Тот Новый год помню прекрасно. Святослав Рихтер импровизировал на рояле и, представляя нас, спрашивал: «Кто это?» Все хором кричали: «Это — Мишка, а это — Шурка». Так и познакомились. Нина Дорлиак тоже принимала участие в игре, пела с нами, мы танцевали, а потом — пир с домашними пирогами. В нашем творческом дуэте Шура — главный режиссер, а я — главный актер.