голосе звучит мольба, которой я давно не слышала, и воспоминания, которые она вызывает, достаточно болезненны, чтобы слезы заструились по моим векам. — Пожалуйста, помоги мне поднять тебя наверх.

Если он не сможет, у меня такое чувство, что мы оба окажемся в куче здесь, на тротуаре, пока кто-нибудь еще не придет на помощь.

Не знаю точно, от боли ли при движении или от моей мольбы, но я чувствую, что он начинает пытаться идти. Я кладу одну его руку себе на плечи, а другой обхватываю его за талию, и мы начинаем ковылять к двери. Я испытываю странное чувство защитить его. Странное чувство, от того, что я бы никогда бы не подумала, что такой мужчина, как Данте, нуждается в моей защите. Но сейчас мне кажется, что он полностью зависит от меня.

Мне придется подумать об этом более тщательно позже, когда я не буду отчаянно пытаться поднять его наверх, пока он снова не потерял сознание.

Это мучительно медленный процесс, я вся в крови и уверена, что к тому времени, как мы доберемся до моей двери, буду болеть неделю, но мне удается поднять Данте наверх. По дороге нам приходится не раз передохнуть, и я постоянно нахожусь в напряжении, ожидая, что кто-нибудь выйдет из своей квартиры, увидит нас и начнет задавать вопросы или звонить в полицию. Но уже достаточно поздно, чтобы никто не появился, и я роюсь в кармане в поисках ключей, отпираю входную дверь и перевожу нас обоих через порог.

Я завожу его в свою маленькую ванную и вижу, что он снова на грани потери сознания. Я начинаю прикидывать, может ли он прислониться к стойке, пока я включаю душ, но, глядя на него, понимаю, что он окажется на полу, если я это сделаю. Поэтому я затаскиваю его в душ полностью одетым, помогая ему прислониться к стене, пока я наклоняю лейку и включаю воду, чтобы холодная вода не попала на него.

Это похоже на внетелесный опыт, как будто я наблюдаю за тем, как сама прохожу через ситуацию, в которой никогда не ожидала оказаться. Я снимаю с себя окровавленную майку и джинсы, бросая их на пол, а затем опускаюсь на мокрый кафель в нижнем белье и начинаю помогать ему освободиться от толстовки, прежде чем приступить к остальной одежде.

Раздевать его вот так — странно интимно. Он стонет, когда я стягиваю с него футболку, и я морщусь, видя синяки, расползающиеся по его ребрам и животу. Кто-то, а может, и несколько человек, не просто ударили его несколько раз. Я совсем не уверена, что у него нет трещин или переломов ребер, и ко мне возвращается чувство, что это было нечто большее, чем просто ограбление.

Я не очень разбираюсь в таких вещах, но травмы выглядят настолько серьезными, что кажутся личными счетами.

Он издает еще один тихий стон, когда я начинаю расстегивать его джинсы, и я чувствую, как по позвоночнику пробегает дрожь. При других обстоятельствах услышать этот звук от него, пока я раздеваю его, было бы совсем не так. Но он все равно сжимает что-то внизу живота, заставляя меня думать о том, что я чувствовала, когда он прижимал меня к двери в комнате отдыха, как я хотела, чтобы он исполнил все те грязные вещи, которые он шептал мне на ухо.

Этот человек ужасно вредит моему самоконтролю.

— Помоги мне, Данте, — пробормотала я, пытаясь спустить его джинсы с бедер вместе с боксерами. Мне кажется, что его одежда уже испорчена, как и моя, но мне удается снять ее, оставив в грязной куче на полу ванной вместе со своей одеждой.

Вода уже теплая, и я снова настраиваю душевую лейку, доставая мочалку. Осторожно взявшись за его лицо, я приседаю между его ног и начинаю вытирать кровь, пытаясь определить, где самые серьезные повреждения. Его нос, похоже, сломан, и я понятия не имею, что с этим делать. Если его вправить неправильно, то у него будут проблемы, но я не думаю, что смогу сделать это сама.

По правде говоря, мне кажется, что я не в состоянии сделать все это самостоятельно.

Его опухшие глаза чуть приоткрываются, когда я начинаю вытирать кровь с его лица. Я вижу, как его взгляд медленно скользит по мне, и ухмылку по маленькому изгибу его рассеченных губ.

— Ты-выглядишь-хорошо. — Слова выходят невнятными, но я слышу в них попытку юмора. — Действительно… чистенькая… милая.

— Не говори. — Я бросаю на него такой взгляд, на какой только способна, учитывая, что мое сердце колотится в груди, как от нервов, так и от близости к нему. Даже когда он избитый и в синяках лежит в моем душе, кажется, что мое тело не забыло, что мы делали вместе, и как хорошо мне было от этого. — Просто позволь мне вымыть тебя, хорошо?

Данте ничего не отвечает, но мне кажется, что я все еще вижу на его губах намек на улыбку.

Потребуется целая вечность, чтобы оценить степень его повреждений. Больше всего, помимо того, что у него могут быть сломаны ребра или что-то еще, меня беспокоит порез на левом боку, который выглядит так, будто кто-то пытался ударить его ножом. Это единственная открытая рана, которую я нахожу, кроме кровоточащего носа и рассеченной губы, но ясно, что случившееся могло быть гораздо хуже. Также очевидно, что на рану можно наложить швы, а это возможно только в том случае, если он попадет в больницу.

Он ясно дал понять, что не хочет этого делать.

— Мне придется попытаться закрыть это. — Я очищаю рану, как могу, стискивая зубы каждый раз, когда он издает болезненный звук. Я ненавижу причинять ему боль, он усложнил мою жизнь и доставил мне огромное количество разочарований за то короткое время, что я его знаю, но это не значит, что мне нравится видеть его раненным.

Особенно когда я слишком хорошо помню, как хорошо мы можем чувствовать друг друга.

Вода начинает остывать к тому времени, когда я смываю с себя всю кровь и грязь. Я выключаю ее, снимаю бюстгальтер и трусики и оставляю одежду в куче на полу. С этим я разберусь позже, а сейчас мне нужно обработать рану и уложить Данте в постель.

Я снимаю халат с крючка на стене, накидываю его на себя и роюсь в аптечке под раковиной. Это совсем не то, что я себе представляла, когда покупала и прятала ее, я представляла себе ожоги от жира для бекона или то,