Интуиция подсказывала мне, что я должна ехать к Эмме, но мне была невыносима мысль о ссоре с Гаем. Помню, я стояла, теребила обручальное кольцо и говорила: «Я просто не знаю, что делать…» Затем, в качестве компромисса, Гай предложил поужинать, а по возвращении позвонить Эмме. Поскольку мы уходили ненадолго, я согласилась. И мы пошли в «Блюберд», и говорили о свадьбе, которая должна была состояться в феврале. Так странно теперь думать об этом…

— Вы сильно печалитесь?

Я посмотрела на миссис Белл.

— Это странно, но я… почти ничего не чувствую… А когда в половине одиннадцатого мы вернулись в квартиру Гая, я позвонила Эмме. Услышав мой голос, она заплакала. Жалела, что огорчила нас с Гаем и была плохой подругой. «Тебе не о чем беспокоиться, я тебя не оставлю», — ответила я. — На глаза навернулись слезы. — «Сегодня ночью, Фиби?» — прошептала Эмма. «Сегодня ночью», — повторила я и посмотрела на Гая, но он покачал головой, изображая пьяного за рулем. Я поняла, что действительно перебрала спиртного, и сказала Эмме… Я сказала ей… что приду утром. — Я помолчала. — Сначала Эмма ничего не ответила, потом я услышала ее голос: «…Теперь спать». И сказала: «Да, иди спать — я приеду к тебе рано утром. Хороших тебе снов, Эм».

Я посмотрела на шляпную коробку. Тюльпаны и колокольчики расплывались перед глазами.

— Я проснулась в шесть с каким-то странным чувством. Хотела позвонить Эмме, но решила не будить и поехала в Мэрилбоун. Припарковавшись возле дома на Ноттингэм-стрит, который она снимала, я достала из тайника запасной ключ и вошла. Дом выглядел очень запущенным. На коврике лежала груда почты. Кухонная раковина была забита грязной посудой.

Я впервые оказалась у Эммы после того рокового ужина. Стоя там, я вспомнила смятение, которое почувствовала, когда Эмма познакомила нас с Гаем, и эйфорию, охватившую меня после его звонка. «Наша дружба прошла тяжкие испытания, но теперь все будет хорошо», — подумала я. В гостиной тоже был страшный беспорядок: на диване лежали полотенца, а корзину для бумаг переполняли использованные салфетки и пустые бутылки из-под воды. Эмме явно нездоровилось. Я поднялась по узкой лестнице мимо фотографий моделей в ее очаровательных шляпах и остановилась у двери в спальню. Там было тихо, и я, помню, почувствовала облегчение: значит, Эмма спит, а это для нее самое хорошее.

Я открыла дверь и вошла. Подойдя к кровати, я поняла, что не слышу ее дыхания. Но она умела его задерживать, поскольку была хорошей пловчихой. Когда мы были детьми, она пугала меня — падала и переставала дышать. Но зачем ей делать это сейчас, ведь нам по тридцать три года? У меня в голове внезапно зазвучала мелодия, которую она играла в школе, — «Грезы». «Она спит», — подумала я и тихо позвала: «Эмма!»

Она не двигалась. «Эмма, — продолжала шептать я, — проснись. — Она не шевелилась. — Проснись, Эмма! — Мое сердце забилось. — Пожалуйста, мне надо узнать, как ты себя чувствуешь. Ну давай же, Эм. — Она молчала. — Эмма, будь так добра, проснись», — молила я, охваченная паникой. Я дважды хлопнула в ладоши у нее над головой. И вспомнила, как однажды мы играли в прятки и она изобразила мертвую столь убедительно, что я решила, будто так оно и есть, и буквально обезумела, а потом Эмма вскочила на ноги и расхохоталась. Я была расстроена, сердита и наконец заплакала.

Я почти ожидала, что сейчас Эмма тоже вскочит, расхохочется и крикнет: «Я одурачила тебя, Фиби! Ты думала, что я умерла, верно?», но вспомнила: Эмма дала клятву никогда больше так не поступать. Однако она по-прежнему не двигалась. «Не надо так обращаться со мной, Эмма, — простонала я. — Пожалуйста!» И коснулась ее… — Я смотрела на шляпную коробку и видела люпины, или это была наперстянка? — Я отбросила одеяло. Эмма лежала на боку, в джинсах и футболке, ее глаза были приоткрыты, она словно смотрела перед собой. Кожа стала серой. Пальцы сжимали телефон.

Я вскрикнула и схватила свой мобильный. Моя рука так сильно дрожала, что я никак не могла набрать цифру «девять», и пришлось повторить попытку три или четыре раза. На полу я увидела баночку от парацетамола и подняла ее — она была пуста. Я слышала, как женщина спрашивает по телефону, какая мне требуется служба. Я тяжело дышала и едва могла говорить, но сумела вымолвить, что моей подруге необходима медицинская помощь, срочно, и они должны выслать машину немедленно… — Я попыталась сглотнуть. — Но я уже знала… что Эм… что Эмма…

На шляпную коробку упала слеза.

— О, Фиби, — донесся до меня шепот миссис Белл.

Я подняла голову и посмотрела в окно.

— Потом мне сказали, что она умерла за три часа до моего приезда.

Я несколько мгновений молчала, по-прежнему держа на коленях шляпную коробку и пропуская бледно-зеленую ленточку между пальцами.

— Но как ужасно сделать такое, — тихо произнесла миссис Белл. — Как ни велика печаль… совершить…

Я посмотрела на нее.

— Но это было не так — хотя поначалу создалось именно такое впечатление. Какое-то время никто не понимал, что на самом деле случилось с Эммой… что заставило ее… — Лицо миссис Белл расплывалось у меня перед глазами. Я опустила голову.

— Мне так жаль, Фиби. Вам слишком тяжело рассказывать об этом.

— Да. Потому что я виновата во всем.

— Не ваша вина, что Гай полюбил вас, а не Эмму.

— Но я знала, как сильно он ей нравился. Наверняка многие сочли бы, что мне не стоило завязывать с ним отношения, памятуя об этом.

— Но это могло оказаться вашим шансом найти свою любовь.

— Именно так я себе и говорила. Что могу никогда больше не испытать подобных чувств. И утешала себя тем, что Эмма забудет Гая и влюбится в кого-то еще, ведь именно так всегда и получалось. Но на этот раз дело обстояло иначе. — Я вздохнула. — И я могу понять, как убивала ее мысль о нашей близости, ведь она надеялась быть с ним.

— Вы не можете винить себя в том, что ее надежды не оправдались, Фиби.

— Нет. Но могу и виню себя, что не приехала к ней ночью, когда все мои инстинкты призывали меня к этому.

— Ну… — Миссис Белл покачала головой. — Возможно, это не возымело бы никакого действия.

— Мой врач тоже так думала. Она сказала, что к тому времени Эмма впала бы в кому, из которой никогда… — Я судорожно ловила ртом воздух. — Я так и не узнаю этого. Но продолжаю верить, что если бы приехала, когда она позвонила мне в первый раз, а не двенадцатью часами позже, то Эмма была бы жива.

Я поставила коробку на пол и подошла к окну.

— Вот почему вы почувствовали сходство со мной, миссис Белл. У нас обеих были подруги, которые ждали нашего прихода.

Я шла на ужин с Майлзом и думала, что некоторые люди считают себя способными контролировать свои негативные мысли — размещать их в ячейках памяти и вынимать лишь в нужное время. Идея заманчивая, но я никогда в нее не верила. По собственному опыту знаю: печаль и сожаления приходят произвольно и способны просто-напросто оглушить вас. Единственное действенное лекарство — это время, хотя история миссис Белл доказывает, что иногда для излечения не хватает целой жизни. Работа, конечно, также является противоядием, поскольку отвлекает от подобных мыслей. «Майлз тоже способен отвлечь меня от них», — подумала я, в среду после восьми отправившись на свидание с ним.