— Да, миссис Белл, — тихо сказала я. — Лучше, чем вы думаете.

Миссис Белл прошла в спальню, и я слышала, как закрылась дверца гардероба, затем она вернулась и села, ее лицо не выражало никаких эмоций.

— Но, — подалась я к ней, — почему вы не рассказали эту историю своему мужу? Из ваших слов ясно, что вы любили его.

Миссис Белл кивнула:

— Очень любила. Но именно поэтому и не смела открыться. Я ужасно боялась, что он станет относиться ко мне иначе и даже начнет презирать.

— За что? Вы были девочкой, которая пыталась поступить хорошо, но все получилось…

— …неправильно, — закончила за меня миссис Белл. — Я сделала самое плохое из того, что можно было сделать. Конечно, это не намеренное предательство. Как сказала Моник, я не понимала. Я была очень молода и часто пыталась успокоить себя этой мыслью…

— Вы всего лишь ошиблись в человеке, — тихо сказала я.

— Но мне от этого не легче, потому что эта ошибка стоила жизни моей подруге. — Она вдохнула и медленно выдохнула. — И это так трудно вынести.

Я взяла шляпную коробку и поставила себе на колени.

— Я… понимаю вас — слишком хорошо. Вы словно пошатываетесь под тяжестью огромного камня в руках, и никто, кроме вас, не может его нести, и некуда положить… — В комнате воцарилось молчание. Я слышала слабое гудение огня.

— Фиби, — спросила миссис Белл, — а что случилось с вашей подругой? С Эммой?

Я разглядывала маленькие букетики на шляпной коробке; рисунок был полуабстрактным, но я различала тюльпаны и колокольчики.

— Вы сказали, она болела…

Я кивнула, прислушиваясь к тиканью дорожных часов.

— Это началось почти год назад, в октябре.

— Тогда Эмма заболела?

Я отрицательно покачала головой:

— Нет, я говорю о событиях, предшествовавших этому и в каком-то смысле ставших причиной случившегося. — И я рассказала миссис Белл о Гае.

— Эмме, должно быть, было больно.

Я кивнула.

— И я не понимала насколько. Она уверяла, что все с ней будет хорошо, но очень страдала.

— И вы чувствуете свою вину?

Во рту у меня пересохло.

— Да. Мы с Эммой дружили почти двадцать пять лет. Но когда я стала встречаться с Гаем, ее почти ежедневные звонки… прекратились, а если я пыталась позвонить, она либо не перезванивала мне, либо держалась отстраненно. Она просто выпала из жизни.

— Но ваши отношения с Гаем продолжались?

— Да, видите ли, мы ничего не могли с этим поделать — были влюблены друг в друга. С точки зрения Гая, мы не совершили ничего плохого. Не наша вина, говорил он, если Эмма приняла его дружбу за что-то еще. Говорил, что со временем она успокоится. И добавил как-то, что, будь она настоящей подругой, примирилась бы с ситуацией и порадовалась за меня.

Миссис Белл кивнула.

— Вы считаете, в этом есть толика правды?

— Да, конечно. Но когда страдаешь, легче сказать, чем сделать. А Эмма страдала очень и очень сильно, но это стало ясно только потом.

— И что же она сделала?

— После Рождества мы с Гаем поехали кататься на лыжах. В канун Нового года поужинали и выпили шампанского. И когда Гай протянул мне бокал, я увидела: в нем что-то лежит.

— А, — догадалась миссис Белл, — кольцо.

Я кивнула.

— Прекрасный бриллиант. Я обрадовалась и удивилась — ведь мы были знакомы всего три месяца. Я приняла его, и мы поцеловались, но меня мучил вопрос, как воспримет Эмма нашу помолвку. Это выяснилось довольно скоро, поскольку на следующее утро, к моему удивлению, она позвонила пожелать мне счастливого Нового года. Мы немного поболтали, и она спросила, где я нахожусь. Я сказала, что в Валь-д'Изере. Она спросила, с Гаем ли я, и я ответила утвердительно. А затем выпалила, что мы обручились. И тут наступило… гробовое молчание.

— La pauvre fille[17], — пробормотала миссис Белл.

— Затем тонким дрожащим голосом Эмма пожелала нам счастья. Я ответила, что хочу повидаться с ней и позвоню, как только приеду.

— Значит, вы пытались поддерживать с ней отношения?

— Да. Думала, что, привыкнув видеть Гая со мной, она станет смотреть на него иначе. Я также верила, что она скоро влюбится в кого-то еще и наша дружба войдет в прежнюю колею.

— Но этого не произошло.

— Нет. — Я пропустила через пальцы ленту, которой была перевязана шляпная коробка.

— Она испытывала сильные чувства к Гаю и убедила себя, что их дружба выльется в нечто большее, если только… он…

— Но он влюбился в вас.

Я кивнула.

— Шестого января я вернулась в Лондон и позвонила Эмме, но она не взяла трубку. Не ответила и по мобильному. Я посылала ей сообщения и электронные письма — все безрезультатно. Ее ассистентка Шин была в отъезде и ничем не могла мне помочь. Тогда я позвонила маме Эммы, Дафне. Она сказала, что Эмма три дня назад решила поехать в Южную Африку навестить друзей, и там, где она находится — в Трансваале, — мобильные принимают плохо. Дафна спросила, все ли у Эммы в порядке — в последнее время она казалась очень расстроенной, но не говорила почему. Я притворилась, будто не знаю, в чем дело. Дафна добавила, что у Эммы иногда бывает плохое настроение и нужно просто переждать такие моменты. Чувствуя себя законченной лицемеркой, я согласилась.

— Вы получали известия от Эммы, когда она была в Южной Африке?

— Нет. Но знала, что в третью неделю января она вернулась, поскольку пришел ответ на приглашение в честь нашей с Гаем помолвки. Вечеринка должна была состояться в следующую субботу. Она выражала свое сожаление.

— Это, должно быть, причинило вам боль.

— Да, — пробормотала я. — Не могу передать, какую сильную. Затем настал День святого Валентина… — Я помолчала. — Гай заказал столик в кафе «Блюберд», неподалеку от его квартиры в Челси. И мы как раз собирались выходить, как вдруг позвонила Эмма — впервые с Нового года. Ее голос показался мне немного странным — словно ей не хватает воздуха, — и я спросила, все ли с ней в порядке. Она ответила, что чувствует себя «ужасно». Она едва говорила, словно болела гриппом. Я спросила, принимает ли она лекарства, и Эмма ответила, что выпила парацетамол. Ей «так плохо», добавила она, и «хочется умереть». Я встревожилась и сказала, что навещу ее. И услышала шепот Эммы: «Правда? Ты придешь, Фиби? Пожалуйста, приходи». Я пообещала быть у нее через полчаса.

Закрыв телефон, я увидела, как сильно расстроен Гай. «Я заказал прекрасный праздничный ужин и желаю им насладиться», — сказал он. Кроме того, Гай не верил, будто Эмме действительно очень плохо. «Ты же знаешь, как она склонна все преувеличивать, — заявил он. — Наверное, просто ищет внимания». Я настаивала, что у Эммы действительно больной голос и сейчас многие болеют гриппом. «Я хорошо знаю Эмму, и у нее скорее всего просто сильная простуда», — ответил Гай. И добавил, что моя реакция неадекватна из-за неуместного чувства вины — мол, это Эмма должна чувствовать себя виноватой. Она три месяца дулась и даже не пришла на помолвку. Я собиралась ехать к ней немедленно, ведь Эмма легкоранимый человек, с которым надо обращаться осторожно. Гай ответил, что устал от этой «сумасшедшей модистки», как он ее называл. «Мы идем ужинать», — сказал он и надел пальто.