Отец мне тоже писал. Не так часто, как Саванна, но строго по графику — раз в месяц. К моему удивлению, его письма стали в два-три раза длиннее привычной одностраничной нормы; дополнительную площадь занимали, разумеется, монеты. В свободное время я приходил в компьютерный центр и через Интернет искал редкие монеты и выяснял их историю. Информацию я послал отцу. Клянусь вам, на следующем папином письме я в первый раз заметил высохшие пятна от слез. Конечно, это лишь мое предположение — папа никогда не заводил об этом речь, но я надеюсь, что он изучал присланные данные с тем же тщанием, которое обычно доставалось «Бюллетеню нумизмата».

В феврале нас отправили на совместные маневры с другими частями НАТО — очередное мероприятие типа «представьте, что сейчас 1944 год и идет война». По условиям учения, предполагаемый противник предпринял стремительное танковое наступление по сельской местности Германии. Практическая ценность таких учений весьма невелика, если вам интересно мое мнение. Подобные войны давно стали частью прошлого, как испанские галеоны, дающие залп из бортовых пушек ближнего боя, или кавалерия Соединенных Штатов, во весь опор скачущая на помощь своим. Сейчас никто не может сказать, кто окажется нашим врагом, но все уверены — это будут русские, что вообще ни в какие ворота не лезет, ведь они теперь наши союзники. К тому же не надо забывать, что у них осталось не так уж много танков на ходу. Даже если они тайно построили тысячи «тридцатьчетверок» на каком-нибудь секретном заводе в Сибири с целью поутюжить гусеницами старушку Европу, лавина танков будет встречена ударами с воздуха и бронетанковыми дивизиями, а не нашим братом пехотинцем. Однако меня, как вы сами понимаете, никто не спрашивал. В довершение всего с самого начала маневров установилась отвратительная погода, с каким-то дерьмовым холодным фронтом, затеявшим движение с севера, неся арктический воздух нам в подарок. Эпическая сила, иначе не скажешь: слякоть, снег, град, скорость ветра больше пятидесяти миль в час — словом, армия Наполеона во время отступления от Москвы. От холода на бровях выступал иней, было больно дышать, а пальцы моментально примерзали к стволу автомата, стоило его задеть. Отдирать было чертовски неприятно (за маневры я потерял немало кожи с пальцев). Однако, замотав лицо и держа руку на прикладе, я маршировал в ледяной каше под бесконечным ледяным душем, изо всех сил стараясь не превратиться в ледяную статую, пока мы изображали борьбу с врагом.

Предполагаемый противник продержал нас десять дней. Половина моих бойцов обморозилась, другая половина пострадала от переохлаждения, и к окончанию маневров в отделении оставалось три или четыре боеспособных солдата, как один загремевших в изолятор сразу по возвращении на базу. Включая меня. Маневры в целом оказались едва ли не самым смехотворным и идиотским мероприятием, в котором армия заставила меня участвовать. А это кое-что значит, поскольку мне довелось выполнять много дурацких заданий старого доброго Дядюшки Сэма и Большой красной единицы.[10]Когда командир части прошелся по больничной палате, поздравив мое отделение с отлично выполненной боевой задачей, меня подмывало высказаться насчет целесообразности изучения тактики современной войны или как минимум настройки телеканала метеопрогнозов. Однако я, как истый пехотинец, четко бросил руку к виску и поблагодарил за теплые слова.

После этого потянулись однообразные месяцы гарнизонной службы. Скуку немного разбавляли нечастые занятия по изучению новых моделей оружия или навигации. Несколько раз я ходил с ребятами в город выпить пива, но большей частью качался, перетаскав, наверное, тонны железа, бегал, пробежав сотни миль, и навешал Тони бессчетных плюх, когда мы боксировали на ринге.

Впрочем, весна в Германии оказалась куда приветливее, чем я ожидал после погодки на маневрах. Снег таял, показались цветы, в воздухе потеплело. Особой жары не было, но температура поднялась выше нуля, и этого хватило многим, втом числе и мне, чтобы натянуть шорты и играть возле казармы во фрисби или софтбол. Когда до июня осталось всего ничего, я уже на стенку лез от нетерпения, желая поскорее попасть в Северную Каролину. Саванна окончила колледж и занималась на летних курсах, готовясь к экзамену на степень магистра, поэтому я планировал ехать сразу в Чапел-Хилл. Я предвкушал две незабываемые, великолепные недели — Саванна обещала сопровождать меня даже в Уилмингтон, — и меня попеременно бросало то в жар, то в холод. При мысли о предстоящей побывке меня окатывало волной возбуждения, нетерпения, волнения… и страха.

Да, мы переписывались и разговаривали по телефону. Да, я выходил смотреть на луну в первую ночь полнолуния (Саванна писала, что тоже соблюдает этот зарок). Но я не видел ее почти год и не мог представить ее реакцию на нашу встречу. Кинется ли она в мои объятия, едва я сбегу с трапа самолета, или встретит меня сдержанным поцелуем в щеку? Станем ли мы непринужденно общаться или затеем разговор о погоде, мучаясь взаимной неловкостью? По ночам я не мог уснуть, прокручивая в воображении различные сценарии нашей встречи.

Тони знал, что со мной творится, хотя и не привлекал к этому внимания остальных. В конце мая он лишь похлопывал меня по спине.

— Вскоре увидитесь, — приговаривал он. — Готов к встрече?

— Ох, готов… Тони фыркнул:

— Не забудь купить по дороге текилы.

Я выразительно покосился на него. Тони заржал.

— Все будет прекрасно, — сказал он. — Она любит тебя, приятель, не может не любить, раз ты по ней с ума сходишь.

В июне 2001 года мне наконец дал и отпуск, и я отбыл домой рейсами Франкфурт — Нью-Йорк и Нью-Йорк — Роли. Был вечер пятницы. Саванна обещала встретить меня на машине в аэропорту и повезти в Ленуар знакомиться с родителями. Об этом маленьком сюрпризе она сообщила мне за день до перелета. Я ничего не имел против знакомства с ее предками, уверенный, что это замечательные люди, но если бы я мог выбирать, то предпочел бы побыть наедине с Саванной хотя бы несколько дней. Трудновато, знаете ли, наверстывать упущенное, когда родители ходят по пятам. Пусть у нас и не было физического сближения — зная Саванну, я не сомневался, что до брака и не будет, хотя был не против сглазить эту уверенность, — но как отреагируют ее родители, если я буду пропадать с их дочерью с утра до поздней ночи, пусть даже мы только за ручки держимся? Саванна — взрослая девушка, но родители способны дойти до абсурда, когда дело касается их собственного чада, и рассчитывать на понимание здесь не приходилось. Для них дочь всегда будет маленькой девочкой.

Но Саванна напомнила, что у меня только две недели, и если я планирую поехать к отцу на вторые выходные, то с ее родителями нужно познакомиться в первый уикэнд. Она так радовалась предстоящей перспективе моего знакомства с ее предками, что я счел за благо ответить — жду не дождусь и в полном восторге. Оставалось лишь гадать, смогу ли я, как прежде, держать Саванну за руку и уговорить ее сделать небольшой крюк по Ленуару.

Когда самолет приземлился, выдержка мне едва не изменила — я себя не помнил от нетерпения и волнения. Я по-прежнему не знал, как себя вести: кинуться ей навстречу или неторопливо подойти и сдержанно кивнуть? Времени на размышления не оставалось. Ничего не решив, я медленно двигался по проходу к трапу. Закинув сумку на плечо, я сбежал по наклонной дорожке, ведущей в терминал. Я не сразу заметил Саванну: в зале толклось много народа. Пристально всматриваясь в толпу, я разглядел мою брюнетку слева от основной массы встречающих. За долю секунды все мои страхи и волнения бесследно исчезли: она кинулась ко мне со всех ног. Я едва успел сбросить с плеча сумку, когда Саванна прыгнула в мои объятия, и последовавший поцелуй показался целым волшебным королевством, со своим особым языком, географией, сказочными мифами и чудесами. Оторвавшись от моих губ, она прошептала мне на ухо: «Я так по тебе скучала!» — и я почувствовал, что вновь становлюсь единым целым, целый год прожив разрезанным надвое.