Услышав его голос первый раз, Джоанна пришла в изумление.

– Джоджо! Еще бумаги, пожалуйста. Она кончилась.

Джоанна вздрогнула от неожиданности.

– Бумаги? Еще бумаги… – запинаясь повторила она. – Да, да. Конечно. Только подожди минуточку, малыш. У меня в спальне есть новая пачка.

Она увидела, как чистившая каминную решетку Маргарет подняла голову и смотрела на Майлза широко раскрытыми от изумления глазами. Ведь до сих пор Майлз произнес всего несколько слов, обращаясь к Боско, и для всего остального мира оставался нем.

«До сих пор. До сих пор», – в такт убыстрившимся ударам сердца мысленно повторяла Джоанна. Прибежав в спальню, она ненадолго остановилась, восстанавливая дыхание, затем достала из шкафчика упаковку рисовальной бумаги и вернулась в детскую.

При виде бумаги лицо Майлза озарилось по-детски искренней, милой улыбкой.

– Спасибо, Джоджо, – сказал он и тут же вновь начал рисовать.

Маргарет опустилась на диван и принялась молча вытирать повлажневшие глаза. Джоанна быстро подошла к окну и закрыла лицо руками, собирая все силы в кулак, чтобы не расплакаться. Только Боско, лежащий, как обычно под столом в своей излюбленной позе – положив хвост около ног Мило и высунув морду так, чтобы можно было видеть всю комнату, оставался таким же невозмутимым, как его хозяин.

Даже сейчас, по прошествии трех недель с того дня, когда она впервые услышала голос Мило, Джоанна стремилась не демонстрировать открыто свою реакцию на еще одну перемену в поведении мальчика, хотя ее, вне сомнения, можно было отнести в разряд важнейших. Если Джоанна чему-то и научилась за последнее время, то именно тому, что пользы можно ожидать лишь от тихой похвалы и ненавязчивого внимания – мальчик был очень стеснителен и в качестве самозащиты выработал в себе привычку избегать всего, что могло быть связано с сильными эмоциями.

Сегодня, разглядывая очередной рисунок Мило, Джоанна заметила, что мальчик время от времени поглядывает на нее вполне осознанно. Это навело ее на мысль, что, испытывая трудности с речью, Майлз, чтобы что-то сказать, пытается использовать руки вместо голоса. Отсюда и такое обилие рисунков.

– Как хорошо ты нарисовал, малыш, – выразила она восторг по поводу изображенных на листе голубых и зеленых завитушек. И вдруг будто что-то щелкнуло в голове. – О небо! – Джоанна еще раз посмотрела на рисунок, чувствуя, как быстрее забилось сердце от волнения. – Послушай, Мило, а не твой ли пони здесь нарисован? – спросила она, внимательно приглядываясь к жирному коричневому шару, имеющему нечто напоминающее четыре ноги, а также два маленьких выступа сверху, которые при определенной фантазии можно было идентифицировать как уши.

Майлз улыбнулся и решительно кивнул.

– Пампкин, – сказал он. – Пампкин в своем загончике. Ждет меня.

– Ну, конечно же, Пампкин. Не пойму, как я сразу его не узнала.

Хотелось прыгать и кричать от радости – наконец-то Майлз нарисовал что-то, относящееся к реальной жизни! Но Джоанна, разумеется, этого не сделала.

– Давай-ка отложим рисунки и приберемся, – спокойно сказала она. – Тогда мы сможем пойти на конюшню, и ты покатаешься на Пампкине. Тумсби подготовит лошадку, раз уж ты ее нарисовал.

Майлз поспешно согласился. Ему никогда не удавалось пойти в конюшню пораньше, как хотелось. Из-за этого катание на Пампкине превратилось в главное и самое ожидаемое событие дня, что Джоанне не очень нравилось.

О, если бы появилась возможность рассказать Гаю о том, как улучшилось состояние Майлза, а еще лучше – показать. Джоанна зажмурилась.

Гай… Она постоянно думала о нем, и избавиться от этого наваждения было невозможно. Даже когда Джоанна спала, он постоянно вторгался в ее тревожные сновидения.

Как могло случиться, что она потеряла контроль над собой? До сих пор никто и ничто не могло овладеть ее мыслями и желаниями до такой степени. Разве что живопись. Но только не мужчина. Хотя был еще один мужчина, мысли о котором не оставляли ее ни на минуту, – Майлз. Но он – сын Гая, мысли об одном неизбежно вызывали воспоминания о другом, и наоборот. Круг замкнулся – в ее сознании они, будто сиамские близнецы, нераздельно были связаны друг с другом.

Джоанна собрала краски в предназначенный для них ящичек и принялась аккуратно укладывать рисунки, сделанные после обеда Майлзом. Мысли по-прежнему были далеко – она без особого успеха пыталась отделаться от образа Гая, сидящего у окна и улыбающегося ей в рождественскую ночь. Чем сильнее Джоанна старалась отогнать это воспоминание, тем больше деталей всплывало в памяти.

Взъерошенные волосы. Рубашка с распахнутым воротом – уже потом она поняла, что «носовой платок», который он ей дал, на самом деле был его шейным платком. Не удивительно, что от этого платка так хорошо пахло. А улыбка Гривза! Разве можно забыть теплый свет в глазах Гая и складочки, появлявшиеся у уголках губ. Она видела его улыбку всего несколько раз. Самая очаровательная в тот момент – когда он наблюдал за своим сыном, впервые увидевшим Боско. Тогда в лице лорда было столько нежности, столько сопереживания, что сердце и сейчас сжималось при воспоминании об этом.

Прошло почти восемь недель, и надо признать, что Джоанна успела соскучиться по Гаю. Но главная проблема была не в этом, а в том, что она совершенно не знала, что делать, когда он вернется. Необходимо было найти способ оттолкнуть его от себя. Но как это сделать, если она не в состоянии отогнать даже воспоминания? В памяти вновь всплыло чувство надежности, которое она испытала, когда прижималась к его груди. А хитрая память тут же добавила к этому силу его рук, скользящих по ее плечам, и тепло дыхания, от которого щекотно зашевелилась прядка волос за ухом.

Но выбора не было – в память о Лидии собственные чувства Джоанны должны отойти на второй план! Все правильно. Вот только щемило в груди и не давало покоя полуосознанное, почти мистическое желание такой силы, какой она раньше и представить не могла. Что делать с этим?

Джоанна сердито дернула головой, смахивая выступившие на глазах слезы, взяла тряпку и принялась резкими круговыми движениями протирать стол. О, если бы можно было стереть из памяти Гая де Саллисса так же, как оставшиеся после художественных упражнений Майлза пятна со стола.

При виде пришедшего на двор конюшни мальчика лицо Тумсби расплылось в широкой улыбке:

– Вот и вы, молодой человек. А угощение для Пампкина имеется?

Майлз кивнул и, разжав кулачок, показал лежащий на ладони кусочек сахара.

– Вот!

– Ну тогда иди вон к тому загону. Пампкин уже заждался тебя.

Мальчик мгновенно сорвался с места и побежал так быстро, как позволяли его маленькие ножки. Рядом несся, виляя хвостом, Боско.

Джоанна и старый грум пошли следом, не торопясь, и она успела рассказать ему о картинке, которую нарисовал Майлз.

– Да, он здорово продвигается, и не только в рисунках и речи, – сказал Тумсби. – И лошади ему в этом помогают, также как и его отцу.