почему бы и тебе так не думать? — Она не ответила, и он добавил: — Но раз ты так не думаешь, то я, конечно, очень тронут.

— Аннерс, — сказала она, — что с тобой творится?

— Э-э-э...

У него вдруг задрожали руки. Проклятые руки. Цыц, вы, собаки!

— Это долгая история, и я не уверен, что у тебя хватит терпения выслушать ее, и потом, — он хитро взглянул на нее, — почему это обязательно со мной что-то творится? Может быть, как раз с ними что-то творится? Почему бы и нет?

— Они говорят... — Улла запнулась.

— Да?

— Бесполезно, Аннерс, говорить об этом, ты только обидишься.

— Нет, нет, нет, — заверил он и так улыбнулся, что от боли свело скулы. — Меня чрезвычайно интересует, что они говорят... что вы говорите, когда обсуждаете меня.

Ему снова стало больно.

— Олл-райт. — Она с силой выдохнула дым. — Они считают, что ты ведешь себя в высшей степени странно, и просто не знают, что с тобой делать.

— Ну как же, они уже приняли решение. Относительно того, что со мной делать. Разве тебя не проинформировали? Они меня при... при... — Слово показалось ему совершенно дурацким, и он закончил с коротким смешком: — Макс говорит, они меня приложили.

— Прекрати, Аннерс!

— Да, да, — сказал он. — Именно.

И подумал, что все это время она сидит здесь и предает его. Не хочет выпить с ним, не хочет вместе посмеяться, хотя есть над чем. И всегда предавала его. Да и вообще, была ли она когда-нибудь внимательной к нему? Вечно она занята или с Леной, или с матерью, или своей работой, или книгами — сотнями посторонних дел. Только для него одного у нее не хватало времени. Так оно и было, и теперь, сидя за столом, потягивая виски и вытирая подбородок тыльной стороной ладони, он все больше и больше убеждался в этом.

— Знаешь что, — сказал он и снова хмыкнул, потому что перед ним вдруг возникли две Уллы и понадобилось приложить максимум усилий, чтобы объединить их в одну. — Знаешь, Улла, а ведь это я — твой муж. Я имею в виду, если у тебя вдруг возникнут сомнения, что за мужчина в пижаме здесь сидит, знай, это твой муж.

— Тебе не кажется, что это уже слишком? — начала она. — Просишь меня среди ночи посидеть и поговорить с тобой, а когда я соглашаюсь, начинаешь нести какой-то пьяный вздор. Я уж и не знаю...

У нее задрожали губы, глаза зло блеснули. Нет, нет, она не должна, не надо ей плакать, он этого не хотел. Совсем не хотел, чтобы она плакала из-за него. В ее глазах слезы. Или в его глазах?

— Я так устал бороться, — сказал он в отчаянии. — Я для этого не гожусь.

— Да, но за что ты борешься? Чего ты хочешь?

— Просто-напросто уцелеть, — сказал он. — Понимаешь?

— Нет. — Она покачала головой, закусила губу, расплакалась. — Ничего я не понимаю. Мне только ясно, что таким я тебя не знаю.

— Каким таким?

Она не ответила, и он взял ее за руку.

— Каким таким, Улла?

— Таким, каким ты стал.

— А каким я стал?

— Ну, таким... замкнулся в себе, кричишь на ребенка и...

— Нет, — оборвал он ее. — Неправда! Это неправда!

— Ну, пусть неправда. Может, лучше пойдем спать? Или ты еще хочешь выпить?

Почему она так говорит, почему не ругает его? Почему не скажет, что с нее, черт побери, достаточно? Откуда такая уступчивость? Ведь она говорит со мной, как с посторонним или с человеком, от которого можно ждать чего угодно. Что же они со мной делают? Я — это я, Аннерс. А ты — это ты. Я тебя люблю. Ты не должна расстраиваться, Улла, я тебе помогу. Я же всегда раньше помогал тебе, разве нет?

Он отодвинул стакан, достал из пачки сигарету и, стараясь говорить спокойным, ровным тоном, сообщил:

— У меня напрочь испортились отношения и с ребятами, и с коллегами.

— Это-то мне понятно.

— Разумеется, из-за этого волноваться не стоит...

— Конечно, нет, — сказала она, бросила на него быстрый взгляд, а потом снова отвела глаза.

Зачем же ты лжешь? — пронеслось у него в голове. Ведь тебя-то самого это волнует. И еще как — никому бы не пожелал очутиться в твоей шкуре.

— Я имею в виду... со временем это пройдет, просто сложилась ситуация... понимаешь, своего рода кризис.

— Пусть будет так, — согласилась она.

— Сегодня один из ребят заболел. Прямо на уроке. А я не поверил, что это серьезно, знаешь, сейчас такая жара — немудрено раскиснуть. Поэтому я и не волновался, а он, оказывается, по-настоящему заболел, пришлось даже в больницу отправить.

— Сусанна мне говорила.

— А, ну-ну. Черт возьми, я же не виноват, что мальчишка заболел. Если б я знал, что ему на самом деле плохо, конечно, разрешил бы уйти.

— Понятное дело.

— Я думаю, может... — Он замолчал, а она ждала продолжения. — То есть нет, серьезно я об этом не думал, просто пришло в голову...

Он опять замолчал, и, к удивлению, она вдруг пришла ему на помощь.

— Хочешь бросить все и уехать?

— Да.

Разве она может этого требовать? Никто не может!

— Конечно, такое решение не самое верное, — поспешил он уверить ее, — потому что на самом деле мне здесь по душе, я люблю ребят, свою работу и наверняка опять стану... чуть было не сказал любимым учителем. Да и вообще, трудности существуют, чтобы их преодолевать, так? Ну, пусть были какие-то недоразумения, но все наверняка снова наладится.

Он понял, что произнес все те слова, которые должна была сказать Улла, и умолк.

— Я, пожалуй, все-таки выпью, — сказала она.

Раз уж мне все равно приходится сидеть здесь и выслушивать твое нытье.

Он налил в свой стакан