– А почему ты думаешь, славный Кончак, что те урусы, за Днепром, не придут на помощь Переяславлю? – спросил голос из темноты. И на сей раз Кончак его узнал: то был голос батыра Копти, воеводы и представителя хана задонских Улашевичей, старца Тобрука.

– Их дружины встали далеко от Переяславля, у Треполя, и, если вздумают переправляться, мои разведчики сумеют нас предупредить. Вообще же уруские князья весьма разобщены и враждуют между собою. Посему скорой помощи коняз Владимир Глебович, что сидит в Переяславле, не дождётся. Если же не станем осаждать город Переяславль, то для разграбления его посада не понадобится всё наше войско. На Переяславль поскачут со мною вместе только личные враги конязя Владимира, те ханы, дружинам и кочевиям которых он больше навредил. Кто из вас хочет отомстить? Верно ли я догадываюсь, что это могучие ханы Тузлук и Темирбий?

– Да, – сказал хан Темирбий, – я с радостью воздам этому псу сторицею.

– Верно, славный Кончак, – сказал Тузлук. – Я помчусь так, что уши моего коня со свистом разрежут воздух.

– Вы тотчас же отправляетесь в путь, я поведу вас Золозным шляхом и выведу точно на Переяславль. Мы обойдём его с севера и ударим со стороны Кыова, будем сразу жечь ограду и вырубать ворота острога. А к вам, ханы, к каждому из вас после курултая подойдет мой проводник, который выведет каждого из вас на городок урусов на Суле – на Ярышев, Снятии, Песочен, Ромен, Лубно и Лукомль, и все сёла вокруг каждого – ваши! Я хочу очистить Сулу от урусов, я хочу приблизить свою большую мечту: чтобы только кони кыпчаков пили из этой славной реки! Если не удастся сжечь остроги и взять города с ходу, посылайте тех же проводников за помощью к нам, под Переяслав, а потом на Залозный. На Залозном шляху купцов не трогаем, договорились? А встречаемся все в моём улусе, только не здесь, тут уже и травы не осталось, а у Шарукани, десятью верстами ниже по течению Донца. Там и добычу справедливо разделим, и попируем вместе, отдохнём. Все ли согласны?

– А кому достанется богатый Глебов? Или ты забыл о нем, славный Кончак? – спросил старенький Башкорд.

– На месте Глебова теперь пепелище, почтенный сединами хан, – с необидной усмешкой напомнил Кончак. – Бывший мой союзник коняз Игорь, что сидит сейчас у меня в плену, сделал с Глебовым и с урусами, его жителями, то же, что я предлагаю сделать с городами урусов на Суле.

– Странно, как это я забыл…

Переждав хихиканье ханов – почтительное и недолгое (любопытно ведь, как он поделит города Посулья?), Кончак продолжил:

– И вот как я позволил себе прикинуть предварительно, кому какой город достанется…

Два дня бешеной скачки по утоптанному, как глиняное блюдо, и широкому, как река Сула, Залозному шляху, и вот уже передовой разъезд Кончака под стрелами противника обкладывает хворостом и соломой ворота переяславского острога. Как ни торопились, но весть о подходе половцев, особыми густыми дымами поданная по цепочке тревожных вышек, намного обогнала кыпчакских коней.

Кончак на расстоянии, не позволяющем стреле из самострела долететь до него, огляделся, нашёл среди густо осыпавших поле курганов достаточно высокий и с плоским верхом. Судя по всему, курган давным-давно, во времена незапамятные, раскопан степными шакалами, осквернителями могил, однако великий хан пробормотал, склонив голову, слова извинения перед неведомым батыром, лежащим здесь, прежде чем заехал на курган с подручными гонцами и жестом попросил ханов Тузлука и Темирбая последовать его примеру. Отсюда стычка у ворот острога была хорошо видна. Просматривались и выходившие в посад ворота города, в которые протискивался со скотиной и пожитками посадский народ, торопящийся укрыться за городскими стенами. Людей и скота в городе успело скопиться уже столько, что купола и расписные крыши Переяславля начали таять в беловатом тумане. Кончак сердито хмыкнул, подозвал нукера и приказал поставить самострельщиков на соседнем кургане. Пусть бьют в створ городских ворот и не дают уходить законной добыче кыпчаков!

Ворота острога уже пылают, и стены острога занимаются ещё в трех местах, однако над стенами рядом с языками пламени поднимаются в небо и белые облака пара: это горожане обливают водой стену изнутри. Кончак всё щурится, всё пытается рассмотреть, не блеснул ли где на забороле городской стены золочёный шлем. Очень ему хотелось бы выманить конязя Владимира если не в чисто поле, то на улицы пылающего предместья – это уже когда удастся прорваться в острог.

И не только походный недосып мешает сейчас думать кыпчакскому полководцу, его злит постоянный и частый гул уруских колоколов. Это шаманы урусов призывают сейчас на помощь своего бога и малых святых-боженят, да только что-то не часто их волшебство помогает. Какой плач, какой стон стоял над кыпчакскими кочевьями, когда уруские шаманы заставили Чёрного Змея почти полностью поглотить Солнце-Жену! Однако перемудрили уруские шаманы, и беда оборотилась и пала на головы самих урусов – да ещё какая! И сейчас волшебство не поможет им, ведь Кончак замечательно продумал набег и заручился поддержкой Великого Тегри-Неба и Умат Матери-Земли.

Жидкая ограда острога надёжно горит в двух, по крайней мере, местах. Вот оно! Горящие ворота острога распахиваются, и появляется в них всадник в золочёном доспехе и алом плаще. С ходу обнажает сверкающий меч и давай рубить кыпчаков, подносчиков хвороста. Кто отбивается, кто неподвижен остаётся на земле… Спите спокойно, батыры, вы будете похоронены по обычаю предков, а семьи ваши получат вашу долю в добыче. Кончак считает теперь, сколько копейщиков выехало сейчас из города с конязем Владимиром… Тридцать пять, тридцать восемь… Вся дружина?

– Могучий Тузлук, бери своих батыров и ударь в правый пролом, а ты, мощный Темирбай, в левый! Отсекайте урусов от городских ворот! А мои копьеносцы переведаются с конязем и его шайкой.

– Не убивай конязя, Кончак! Оставь мне, – обернулся на скаку, оскалив зубы в улыбке, темнолицый Темирбай.

Тузлук и гонец уже скатились с кургана.

И вот он, прекрасный миг! С трёх сторон, из-за трёх холмов с визгом и гиком выплеснулось три волны кыпчакской конницы, две ватаги, проскакав сквозь огонь, проломали стену острога и проникли в предместье, а третья, ощетинившись копьями, вонзилась в кашу из людей и лошадей, кипящую у острожных ворот. В остроге поднялся крик, едва ли не заглушивший набат. Трещат копья! Немногочисленные урусы-копейщики сразу же оказались притиснутыми к стене. Вот первое кыпчакское копье достает конязя Владимира, и он роняет свой сверкающий меч. Конечно, находится нукер-урус, который прикрывает его грудью, и Владимир отступает сквозь обгоревшие обломки ворот в острог. Ему дают другой меч, он вяло отмахивается, однако копейщики-кыпчаки снова напирают, и Владимир получает второй удар копьём. Кончак успевает увидеть, как острие копья исчезает в кольчуге конязя, вдавливая её кольца в тело… Пожалуй, Владимир обречён.

А подумать, так ведь сам виноват, что держится уруского обычая. Он ведь военачальник, полководец. Ему надлежит обдумывать происходящее на поле битвы и изобретать ловушки для противника. А о чём можно думать, когда ты выбиваешься из сил, орудуя тяжелым мечом, и что можно рассмотреть на поле боя, когда твои глаза заливает едкий пот, а ты только и знаешь, что увертываешься от оружия противника? Кстати, отчего же сам он, Кончак, удобно и в безопасности наблюдающий сейчас за ходом боя, не делает своей работы полководца, почему не думает? Тридцать-сорок человек – это не дружина для такого большого города и это не дружина для столь воинственного молодого князя. Значит, не все выехали вместе с ним, значит, остальные побоялись… Однако урусы – народ странный, способный чуть ли не одновременно и на скверные, злые дела, и на добрые, обеспечивающие человеку спокойную, сытую жизнь на том свете… И каяться любят, признаваться в своих злых делах своим «шаманам».