– О! Прости, княже, только давай вернёмся к этой весьма любопытной для меня беседы попозже. Сейчас мы увидим первые курганы, и я бы очень хотел, чтобы мы не с тобою говорили о столь опасных вещах на улицах Чернигова, где и у стен есть уши. Скажи лучше, ты ведь явишься к великому князю Ярославу Всеволодовичу под своим настоящим именем?

Издалека всегда яркий, расписной Чернигов показался на сей раз Хотену словно бы поблекшим. Глаза к старости ослабели, что ли?

Великий хан Северной степи Кончак неуклюжей походкой человека, всю жизнь пешком ходившего только по юрте, подошел к шаману, упавшему без памяти чуть ли не головой в костёр, и беззлобно подтолкнул его под ребра носком сафьянового сапога. Кожух на шамане дымился, распространяя острую вонь, а одна из шумящих деревянных подвесок, которыми был он обвешан от шеи до пят, уже почернела и готова была полыхнуть пламенем. Шаман пошевелился и пробормотал неразборчивое.

– Так что удалось увидеть тебе, славный Куль-оба, пока летал ты соколом по поднебесью? – благосклонно вопросил Кончак.

Шаман Куль-оба рывком откатился от огня и сел на корточки. Не сбрасывая дымящегося кожуха, он застыл неподвижно, и маленькие тусклые глазки его смотрели словно бы сквозь хана, по-прежнему созерцая недостижимое для других людей. И вдруг запел-запричитал:

– В сокола превратился дух мой, и неутомимы были крылья мои. Сердцем замирая от священного ужаса, в оперении соколином я высоко поднялся. Месяц-отец светил мне ясно, и увидел я под собою всю землю: спереди, где восходит Мать-солнце, слева, где Мать-солнце в полудне, позади, где заходит Мать-солнце, справа, где ночь темнеет, – всюду проникли мои зоркие очи. И взмахнул я крыльями, чтобы развернуться в полёте, и увидел там, где Мать-солнце заходит, великую и широкую реку Данапр, несущую в море ужасающее множество воды-губительницы, и за нею огромное постоянное стойбище урусов, людей воды, Кыов. Тёмен и страшен был Кыов, спал он. Ужас свой смелостью степного сердца побеждая и Великого Тенгри на помощь призвав, всмотрелся я в берега великой реки и увидел на высоком, правом берегу три дружины урусов, людей воды. Поблескивая острым оружием, у костров они сидели, у костров, над которым варился их пилав, люди воды сидели. Тут урус-шаман зловредно плеснул в костер растопленного бараньего жира: огонь выплеснулся вверх, достиг высокого неба и опалил мне крылья. Так я низвергся вниз и очутился на малом курилтае, великий хан Кончак.

– Мы наградим тебя после курилтая, а теперь больше не нуждаемся в тебе, Куль-оба, – милостиво произнёс Кончак и хлопнул в ладоши.

Тотчас же два нукера, почтительно взяв шамана под мышки, вынесли его, звякая оружием, из освящённого костром круга. Кончак же, не торопясь, вернулся на свой ковер, уселся и обратился к собранию ханов, спрашивая, не желает ли кто высказаться по поводу увиденного шаманом.

Высказаться пожелал Суу-тегин, властелин орды, кочующей у самого Лукоморья. Поглаживая ус, он осведомился, можно ли доверять свидетельству шамана, если он приписывает урусам, лесным людям, обычаи, присущие обычным людям, кыпчакам. Видывал он шаманов-урусов, попов греческой веры, и не стал бы такой безумный человек приносить бараний жир в жертву благодатному огню.

Кончак, прежде чем ответить, счел нужным приятно улыбнуться. Пусть темновато, и не каждый из ханов увидит его дружественную улыбку, пусть. Раз улыбается, значит, хозяин. Он сказал:

– Великий и прославленный храбростью своею Суутегин! Шаман Куль-оба не покидает пределов моих кочевий, чтобы лишние знания не нанесли ущерба его чудесной проницательности. Я не беру его с собою в походы, и он не знает, что через широкий Данапр есть удобные броды, и что я, великий хан, плавал по нему на ладье, и губительная вода меня не пожрала. Однако то, что Куль-оба увидел с помощью благосклонных к нему духов, полностью совпадает с донесениями моих разведчиков. Конязи урусов стоят станами у переправ через широкий Данапр, однако сами на левый берег не переправляются. Нам ничто не помешает совершить набег на Переяславльский улус, владение личного врага моего конязя Владимира Глебовича, и взять большую добычу и большой полон.

– Значит ли это, великий воин и могучий властелин Кончак, что ты предлагаешь нашему храброму и великому войску идти не на богатый Кыов, а только разорить всего лишь один улус многочисленного народа урусов? – хмуро спросил хан Турундай, успевший привести для битвы с Игорем свою дружину из далёких кочевий у реки Итиль, шириной, говорят, не уступающей Данапру.

Кончак спокойно объяснил, что Кыов – город очень большой, и укреплён столь хорошо, что без осадного снаряжения, с одними саблями и луками, его не взять. Когда кыпчаки перекочевали сюда, Кыов уже стоял и был древен и могуч, и за все эти годы кыпчакам только один раз, пятнадцать лет тому назад, удалось ворваться в него и пограбить – но только потому, что они были в союзе с конязями урусов, воевавшими против великого конязя, что сидел в Кыове. Тут Кончак помолчал и не без яда добавил:

– Конечно, если бы великий хан Кза не убедил бы на великом курултае большинство ханов, что нужно идти на Посемье, и если бы мы двинулись в поход на следующий же день после победной битвы, перехватывая по дороге купцов и опережая всех вестников, мы могли бы успешно пограбить окрестности Киова. А если бы Великий Тенгри помог, проломили бы стену торговой части Киова, Подола, не столь укреплённой, как город на Горе. Тогда добыча была бы столь огромной, что её воспели бы гудцы наши.

– Наши, кыпчакские, гудцы воспоют любую нашу добычу, даже двух тощих кляч, – раздался голос из темноты, и собравшиеся вокруг костра ханы пристойно посмеялись.

Кончак не сумел распознать по голосу, кто именно из ханов пошутил, однако он тоже вежливо хихикнул. Потом продолжил:

– Что толку вспоминать, каким жирным был тетерев, если он вырвался из силка? Ведь упрямому Кзе удалось увести большинство кыпчаков грабить бедные, затерянные в лесах городки на севере. А ещё мы к конязям Уруской земли послали купца, предупредив, что идём на них! Коварные и бессовестные урусы только посмеялись, наверное, над нашим степным благородством.

– Как ты предлагаешь устроить наш совместный набег, могучий и хитроумный Кончак? – степенно спросил хан Темирбий, предводитель Чарговой чади.

– Может быть, я снова разочарую вас, могучие ханы и славные храбрецы, но я предлагаю надёжный и наиболее безопасный способ набега. Мы ведь только что добились великой победы над урусами, о которой уже сложили песни наши гудцы, а им на сей раз и привирать ничего не пришлось. И не хотелось бы случайной неудачей испортить впечатления от нашего блистательного успеха в Дешт-и-Кыпчак и во внешнем мире, от Понтийского моря и до Аравийских пустынь. Поэтому я предлагаю внезапным ударом захватить предместье Переяславля, защищённое острогом, а на крепость и не замахиваться – разве что нам вдруг повезёт, и мы сумеем ворваться в город через незакрытые ворота. Если мы возьмём в правильную осаду крепость Переяславля, то можем дождаться на свою голову те дружины урусов, что выжидают за Днепром. Уж не напоминаю вам, владетельные ханы, что у нас этой весной нет осадных орудий.