– А вот и примета, княже!

Игорь прищурился и увидел на ближнем зелёном бугре жердь, к которой, продолжая её, была подвязана другая, потоньше. На самом же верху трепыхался на ветру обрывок белой или добела выгоревшей тряпки. Не оглянувшись на толмача, ударил вороного в бока коленями. Большие чёрные вороны, лениво ворочая крыльями, поднялись в воздух и тут же опустившись, разместились полукругом невдалеке.

Молодой князь Святослав, в одной рубахе, грязной и в бурых кровяных пятнах, но в сапогах лежал на боку в двух шагах от приметы, на скате бугра, лежал, будто на колесе был растянут и снят с позорного колеса. Спешившись и подойдя поближе, увидел Игорь Святославович, что ноги у его племянника сыромятными ремнями подтянуты сзади к затылку, а лицо и руки обезображены и в крови.

Игорь пошарил на поясе, но ему оставили только маленький ножик, мясо за едою разрезать, да и тот валялся где-то в веже.

– Давай сюда саблю! – прорычал он с земли Овлуру, оставшемуся в седле.

– Не могу, княже, – услышал в ответ. – Да и не поможет уже ничто господину князю Святославу Ольговичу.

– Ты… что ли… дядя Игорь? – заговорил вдруг казнённый. – А попа… ты… мне привёз?

– Попа привезут через несколько дней, – отвечал Игорь. – Про тебя же я только сегодня узнал…

– Жаль… Тут, рядом, косоглазый сначала валялся, меня сторожил. Тот хоть зверей и птиц отпугивал… Исчез… Проклятые вороны… Правый глаз не выклевали ещё… Но не вижу… Кровь… Вода есть ли?

Игорь полил из фляжки, щедро обмыл лицо мученика и с бережением налил вина в кровавую дыру рта.

– Спаси тя Бог… Не щиплет… я и боли второй день не чувствую… противно только… Ночью крысы полевые прибегают, шуршат… Нос отгрызли… Нет попа… Дай хоть тебе, дядя… исповедуюсь…

– Я не имею права принимать исповедь и отпускать грехи, – сокрушённо покачал головой Игорь. Он уже не рад был, что приехал сюда. Есть вещи, о которых лучше не знать и которые, во всяком случае, лучше не видеть. Однако сказал он о другом. – Я и сам окаянный грешник. Тебе же не стоило, наверное, над тем половецким мальчишкой измываться.

– Тебе бабы по душе, а мне нет… Ты бодаешь себе просто, как сельский бычок, дядя, а мне утешнее было ещё и помучить… Думаешь, я один такой среди Рюриковичей? Меня иное тяготит… Всё ведь на меня свернёшь, что я в разгроме виноват… А про своего Владимира забудешь… А ты сам будто без вины?.. Отчего ты нас вслепую в степь повел… и ковуев-разведчиков не послушал?.. Что ж ты… подставу не распознал, военачальник хренов?.. Отчего не послал… за нами гонцов… чтобы вернуть к Суурлию? Отчего не приказал, когда мы возвратились, удирать… бросив добычу, хоть и на своих двоих… хоть и бегом, за стремена чужие держась?.. Ты, а не я… если по справедливости… если каждому по делам его… должен был валяться здесь… со сломанной спиной… И как тебя ко мне пустили, дядя? Почему я… почему не слышал, как звякают твои цепи…? Да ты в полоне ли или… или нарочно сдал… нас твоим приятелям-половцам?

Несчастный замолк и замер неподвижно, продолжая шумно, с хрипами дышать. Игорь перестал креститься и твердить Иисусову молитву, присмотрелся к страдальцу: не лучше ли будет попросить Лавора, чтобы придушил племянника? Едва ли удачна сия мысль: если не чувствует парень боли, конец его не будет тяжек. И недаром же сторож-половец оставил примету: дай Бог, ещё похоронят останки, пощажённые зверем и птицей, и не будет мятежная душа грешника Святослава летать, завывая, ночами над степью…

Игорь вздохнул. Перекрестился, прочитал молитвы, какие помнил. Молодой Святослав лежал неподвижно, однако по-прежнему ещё дышал.

– Пора ехать, княже, – напомнил Лавор.

Игорь кивнул. Тяжело поднялся с колен, огляделся. Поднял с травы фляжку, проверил, надежно ли заткнута пробка. Степь цвела вокруг первыми весенними цветами, в небе звонко выпевал свою бесконечную трель жаворонок. Вороны сидели на зелёной травке, пробившейся сквозь бурые плети прошлогоднего ковыля, и внимательно наблюдали за князем Игорем. Он в последний раз перекрестил племянника и подошел к вороному. Приметил, что на сей раз Лавор не сошёл с коня, чтобы придержать ему стремя.

Игорь самостоятельно взобрался на вороного, укротил его, когда конь попытался побаловать под чужим тяжёлым седоком. Что ж, сюда ехали они, держа напротив солнечного восхода, а возвращаться будут на восток, прямо под набирающего силу сверкающего Хорса, под светлое и пресветлое солнышко. Вон по тем следам, ещё заметным на примятой копытами траве. И не оглядываясь на просто немыслимое, несусветно позорное зрелище.

Было бы с собою хоть какое-то оружие, он в два сч1та справился бы с этим хлипким, в летах, толмачом, не побоявшимся, имея только саблю у пояса, выехать в степь наедине с ним, грозным и могучим князем. И тогда, забрав и второго, рыжего коня как поводного, повернулся бы он спиной к благодатному Хорсу, объехал бы стан на безопасном расстоянии и скакал бы на запад, пока не оказался бы в Русской земле. Однако… Беглец должен бежать и ночью, а по звёздам он, в отличие от покойного Рагуила, увы, пути не найдёт. Да и оружия никакого – чем кормиться по дороге? И левая рука всё ещё плохо повинуется… Одной же правой и этого Лавора не задушить…

– Княже, будь благоразумен, – раздалось из-за спины.

Видно, он насторожился и задеревенел, готовясь к броску, а половец, не будь дурак, заметил неладное. Игорь заставил себя расслабиться, навесил на лицо выражение печали и обернулся к спутнику. Оказалось, что Лавор отстал. Загородившись конём, он выпрямился в седле, положив руку на рукоять сабли, и глядел на князя с этой их, косоглазых, проклятой невозмутимостью.

– Чего ты испугался? – неискренне удивился Игорь. – Мы ведь возвращаемся в стойбище – или нет? Я вот думал, а отравлено ли всё-таки вино во фляжке?

– А я не прислушивался к вашей беседе, русских князей. Чужие тайны господ опасны для здоровья простого толмача. А вино лучше вылей, княже.

Пожалуй, несчастный племянник говорил с ним откровенно не потому, что был одурманен отравленным вином. Порочному юнцу нечего было терять перед смертью, и уж о его, старшего родича, благорасположении вовсе он не заботился. Нет, обвиняя дядю-военачальника, Святослав оправдывал себя. Хотя бы и перед самим собой. А вино… Зачем жалеть полфляги, если тебе открыт целый подвал? Князь отстегнул флягу, отвинтил крышку и наклонил посудину. Седой ковыль позади и справа окрасился тёмно-красными пятнами. Нет, это вино мало походит на кровь.

На краю видимой земли поднялись косые на ветру дымы костров, потом выглянули верхушки юрт с косыми же и загнутыми вниз, чтобы дождь и снег не попадали, а потому издалека похожими на кобыльи головы, кожаными трубами-дымоходами. Ещё ближе подъехать – и завоняет испражнениями кочевников, простодушно опорожняющих свои желудки вокруг стана.

Князь протянул руку к поясу и привычно провёл большим пальцем по крутой попке серебряной красотки, двумя ручками удерживающей горлышко утраченной и вновь обретенной заморской фляги. Приказал уже беззлобно: