Сэнсей прихрамывал. Н. знал эту его беду, сам не раз правил ему спину и высвобождал пострадавший во время давней аварии сустав. Сэнсей пришел за помощью.

Но, возможно, он обрадовался тому, что есть повод прийти за помощью. Не зря же он отводил глаза!

Н. прекрасно знал тело Сэнсея. Знал, что у того тоже выросли подкожные доспехи, причем увесистые. Он даже подозревал, что обострение болячки тем и объясняется, что металл, распуская по телу струнки, забрался куда не надо. А может, металл имел какой-то примитивный разум и рассуждал так: от боли Сэнсей будет злиться, будет презирать и ненавидеть свою слабость, но одновременно захочет и защитить ее – вот и будет металлу стимул увеличиваться в объеме, распространяться все глубже.

Н. молча смотрел, как Сэнсей с трудом усаживается в машину. Он и хотел помочь, и не на шутку боялся той прежней власти над собой, которую Сэнсей непременно захочет вернуть. Это было недопустимо. Даже если бы Соледад никогда не узнала об этом – все равно недопустимо. Это значило бы, поднимаясь на крутую гору к прекрасной вершине, остановиться на полдороге, шлепнуться набок и скатиться вниз.

Машина отошла от поребрика. Н. вздохнул и пошел в особняк – переодеваться и заступать на кавалерскую вахту.

Мысли, которых раньше и быть не могло, возникали, разрастались, выпускали длинные ветки, и Н., следуя по этим веткам, оказывался в совершенно неожиданных местах, в тех чуланах памяти, где хранится созревшая для помойки дрянь, однако выбросить невозможно.

Он влезал в тесные штанишки, укреплял подвязки, а сам думал: что же такое помощь человека человеку? Есть ли для нее предел? А если есть – как его установить?

Он застегивал осточертевший парчовый камзол, выпускал на грудь кружева, а сам думал: если мужчина и женщина соединились так, что над ними повисли в небе два хрустальных венца, то к чему это их обязывает? Как увязать ремесло, требующее прикосновения к другим людям, со строгими правилами ношения подобных венцов?

И вспомнилась девочка с волчьей мордой на плече.

Была где-то грань, которую не следовало переступать. Но она просила помощи – а оказать эту помощь было так легко!..

Как же ее звали – Эйлинн, Эверинн?

Помог ли он ей тем единственным способом, который, он знал твердо, помогает всем женщинам?

И не была ли эта помощь воровством – взять то, что уже принадлежало Соледад, и бездумно отдать незнакомке?

Раньше, до Соледад, и вопроса бы такого не зародилось. Не раз и не два Н. вот так приходил на помощь незнакомкам – но что с ними было потом? Спасла ли хоть одну его мимолетная нежность?

Где следовало остановиться?

Он вспоминал слово за словом – и перевирал их нещадно. Девочка сомневалась в своей привлекательности и сперва впала в уныние. Потом могла прийти ненависть к тем, кто красивее, раскованнее, ярче. Потом много всяких неприятных вещей могло прийти – и все от неловких попыток спрятать свою слабость. И кольчужка, что разошлась во все стороны от волчьей морды, сделала бы девочку неуязвимой для сомнений, но счастья дать кольчужка не могла.

– Я знаю, что не умею брать и давать, вот в чем моя настоящая беда, – так, именно так сказала девочка. Почему это обязательно относилось к сексу? Это же относилось ко всему на свете!..

И что же натворил чудак, знающий только один способ исцелить женщину? Что на самом деле дал он этой девочке и что отнял у себя?

И ведь продолжалась такая амурная терапия по меньшей мере десять лет. Все это время Н. не принадлежал никому – и вдруг осознал это. Свобода, которая сперва именно тем и манила, что можно было не принадлежать никому, вывернулась наизнанку. Получалось, что все в жизни было не так. А вот пришла Соледад – и это стало видно…

Н. сидел в аристократическом интерьере с томиком пьес Фонвизина, изящный и томный, как настоящий французский маркиз, вот только не видел букв на раскрытых страницах. Ему было крепко не по себе. Он оказался в положении утопающего, у которого даже соломинки нет… разве что одно осталось, за что держаться…

Когда время дежурства истекло, он быстро переоделся, побежал в Интернет-кафе и отправил на номер мобильника Соледад эсэмэску. В ней было всего три слова: «Я люблю тебя». Не «люблю-целую», это словосочетание он сам не воспринимал всерьез, а три отдельно стоящих слова, имевших совсем иной вес и иную цену.

Он знал, что Соледад может со своего телефона выходить в Интернет, знал, что она догадается о способе отправки эсэмэски, поймет, что Н. сидит в Сетях и, если у нее есть время и возможность, отправит ответ Н. на мейл, нужно только немного подождать. Он уже несколько раз так делал – и получалось.

Беспокойство слегка отпустило. Он вышел из интернет-кафе и побрел куда глаза глядят.

– Я люблю тебя, – неожиданно сказал он вслух, как если бы колебания, распространившиеся по воздуху от его губ, могли достигнуть ушей Соледад. И вдруг понял страшное: обиженный Сэнсей может запросто рассказать Соледад все. И про девочку с волчьей мордой, и про себя.

Как он это сделает – Н. с перепугу даже не задумался. В конце концов, они сидели тогда, на новогодие, вместе на кухне, пили чай, разговаривали – может статься, Сэнсей сообразил, где и как ее искать.

Сам Н. не делал таких попыток – он сам себе поставил условие сперва стать достойным супружества с этой женщиной, довольствуясь тем, что она сама захочет ему дать. Она о себе сегодняшней почти не рассказывала – только о себе вчерашней. Так что он знал про музыкальную школу, любимые в отрочестве книжки, путешествие с классом в Пушкинские Горы, еще какие-то мелочи. Именно это, кстати, ему и было интересно. Свое собственное отрочество Н. помнил плохо – оно было скучным, учился он кое-как, с одноклассниками любви не получилось.

Обиженный Сэнсей мог бы рассказать Соледад про дачу и про все дачные шалости – начав с осенних, тех самых, что случились сразу после знакомства Н. и Соледад. Может быть, прямо сейчас и докладывает. Это означало бы полный крах. Ни одна женщина в здравом уме и твердой памяти не согласится на союз с таким экспериментатором.

Н. подумал, что следовало бы рассказать обо всем самому – и пусть решает. А не ждать, пока до нее дойдут сведения от кого-то. Может, вздохнет и простит? Если любит, конечно, и даже если просто хочет ответить любовью на любовь.

Но как рассказывать о таких вещах?..

Н. шел, и шел, и шел, точнее, улицы, договорившись, вели его, пока не привели на площадь. Там стояла церковь в лесах, издали даже было не понять, что за строение такое. Церковь воскрешали к новой жизни, в которую она должна была войти свеженькая, нарядная, со светлым надвратным образом.

Хорошо было бы зайти в эту церковь, подумал Н., присесть там на какой-нибудь чурбачок. Ему доводилось забираться в строящиеся дома, чтобы переночевать, и он был уверен, что, пока в церкви не повесили иконы и не поместили дорогую утварь, обязательно найдется открытая дверь где-нибудь сзади.