Площадь, казалось бы, только что была пустынна, как и полагается поздним вечером в спокойной и несуетливой части города. Но, стоило Н. сойти с тротуара, ее стал заполнять белый туман, словно бы просочившийся снизу в длинные щели на асфальте. Он поднялся невысоко, взбугрился, потянулся вверх прерывистыми струйками – и замер, превратившись в призрачный сад.

Церковь стояла, окруженная садом, тем самым, что не раз уже мерещился Н. в его странствиях, разве что лишенным цвета, и подойти к ней было уже невозможно.

Он узнал все – и яблоки, и птичьи силуэтики в ветвях, и дорожку, не протоптанную, а промятую в высокой траве. Узнал все – и непонятный запрет тоже. Неизвестно было только, зачем этот сад вырастал на пути, что должен был понять Н., глядя на него издалека.

Н. вздохнул, опустил голову, обошел церковь по огромной дуге, стараясь не смотреть на нее, и ушел по безымянной длинной улице.

Его допоздна носило по городу, он заходил в каждое интернет-кафе и слал все те же слова: «Я люблю тебя». Но ответа не получал – и наконец ощутил боль там, где, как ему известно, у человека должно быть сердце.

Утром накануне концерта Маша позвонила и позвала завтракать.

– Машка, зайди ко мне, я что-то приболела, – ответила страдальческим голосом Соледад.

– Простыла?

– Нет. Зайди. Я лежу.

Маша завернулась в шаль, из-под которой выглядывали драконьи хвосты на черном атласе, и пошла наверх. У нее был свой ключ от квартиры.

Соледад действительно лежала, укутавшись по уши одеялом.

– Что с тобой? Ты что, всю ночь пила? – возмутилась Маша. – У тебя рожа опухла!

– Сама знаю… Машка, концерт придется отменять.

– Ты с ума сошла!

– Придется. Я не могу встать.

– Как это – не можешь встать?

– Я не могу пошевелить ногами.

Маша откинула одеяло и ахнула. Это были не обычные отеки щиколотки, которые и у нее случались, опухло все – и колени, и бедра. Ноги при этом как-то сохраняли форму, но в объеме увеличились сантиметров на десять, не меньше. Прикоснуться к ним было страшновато.

– Надо вызывать «скорую»… – потерянно сказала она. – Это что-то ненормальное. Даже непонятно, как объяснить… разбух человек прямо на глазах… а сердце?

– Сердце бьется.

– Погоди! Лежи! Не двигайся!

Маша убежала и вернулась с приборчиком для измерения давления. Руки Соледад тоже изрядно поправились, Маша пощупала их и хмыкнула – тело подруги сделалось, как у нее самой, крупное, но упругое. Давление оказалось изрядно повышенным.

– Ну, с этим я знаю, как бороться! – Маша взялась за мобилку, сидевшую в гнезде черного кожаного браслета на левой руке. – Сейчас позвоню Игорехе, пусть принесет мой сундук с отравой!

– Не стало бы хуже! – возразила Соледад. – Нужен хороший врач, немедленно.

– Где ж я тебе возьму хорошего?.. Моя Анка с такой заразой точно дела не имела!

Анка, младшая сестра ее одноклассницы, была врачом прикормленным и знала Машу наизусть, почему успешно справлялась с ее болячками.

– Вот что! – решила Маша. – Я звоню Георгию. У него выход на спецполиклинику обязательно есть.

– Не надо!

– Надо! Он тебя вверх тащит. Он должен знать…

– Не должен!

Соледад не хотела видеть Георгия потому, что Георгий первым делом спросил бы: «Он или она?»

Решение еще не было принято.

Но несколько дней она только об этом вопросе и думала.

Маша прекрасно понимала, что карьера Соледад – это и ее шанс. Концертмейстер сам по себе нужен лишь ограниченному кругу знакомцев, но концертмейстер хрустального голоса России – это персона. Поэтому она пошла на кухню готовить для Соледад кофе, а сама тихонько позвонила Георгию.

– Только никаких лекарств! – сразу сказал он. – Я знаю, что это такое, я сейчас приеду.

– Она должна сегодня петь. Надо что-то делать.

– Я сам все сделаю.

Маша принесла поднос в спальню и стала уговаривать Соледад выпить хоть ложечку, обещая, что тут же полегчает.

– У меня бывало что-то в этом роде, – рассказывала она, – только в детстве, мне, наверно, и четырнадцати не было. Ничего, очень скоро прошло. Видишь, не хожу, а летаю!

Походка у нее действительно была легкая.

– Звони в администрацию, пусть переносят концерт, – отвечала на все утешения Маша. – У меня в глотке какой-то наждак.

– Так тем более надо выпить. Вот что! Я тебе молоко с медом приготовлю!

Сластена Маша имела на рынке знакомых бабок, которые снабжали ее правильным медом, с горчинкой, полезным от всех хворей. Она поспешила вниз и на лестнице встретила Георгия.

– Как она? – не здороваясь, спросил Георгий.

– Лежит, охает.

– Не вставала? Ничего такого не говорила?

– Какого – такого? Говорила, что нужно концерт переносить. Мне тоже так кажется, – жалобно сказала Маша. – Попробую ее молоком с медом отпоить…

– Молоко с медом вреда не принесет, – заметил Георгий, и Маша услышала несказанное: но и пользы тоже…

– Так что же делать?

– Маша, пока ничего делать не надо. Ты там подольше это молоко кипяти, ладно? Мне нужно поговорить с ней… Ну, в общем, эта зараза – психогенного свойства, понимаешь? Со мной тоже такое было. Видишь – жив, здоров, ни на что не жалуюсь. Меня умный человек на ноги поставил. Я потом от него много чему научился. Это в организме такой барьер возникает, что ли, через который нужно перешагнуть. Я помогу ей перешагнуть – только и всего. Я знаю, как это делается.

– Барьер? – переспросила Маша, словно бы что-то вспоминая.

– Да. Элементарный.

И Георгий поспешил наверх.

Маша, зная, что предстоит носиться взад-вперед, дверь оставила незапертой, только притворила. Уж как об этом догадался Георгий – непонятно, но он уверенно нажал на ручку и вошел.

Соледад, услышав шаги, даже не шелохнулась. Ей удалось найти то положение тела, при котором тяжесть почти не ощущалась. И она совершенно не хотела двигаться.

– Это я, – сказал Георгий. – Не беспокойся, я даже не смотрю на тебя. Я встану к тебе спиной. Как глаза? Не режет?

– Сами закрываются.

– Это ничего. Это через полчаса пройдет.

– Придется отменить концерт…

– Не придется. Ты пойдешь и споешь лучше, чем когда-либо. Это я тебе твердо обещаю.

– Как я пойду, если я даже встать не могу?

– Встать ты не можешь по очень простой причине. Ты застряла между двумя состояниями – между бессильной злобой и решительным действием. А тот, кто застрял, – неподвижен. Наберись мужества и ответь на мой вопрос. Тебе сразу же полегчает. И ты станешь чуточку иной. Ну? – с надеждой спросил Георгий.