– Но они-то об этом не знают!!! И успокойся! – Тут он понизил голос. – Обратной дороги уже нет, понимаешь.

Воцарилась тишина. Посреди двора в отчаянии стояли двое мужчин возле мертвой девочки. Карлес, сам не зная как, нашел в себе силы и тихо, но твердо сказал:

– И деньги пусть принесет мать. До последней песеты, а то убьем малолетку.

– Постой, постой, постой.

– Стою.

– Смотри: а если бросить девчонку здесь, сбежать, и концы в воду?

– Когда ее обнаружат, придут к твоему шурину и спросят, что у него за тру…

– Да, ясно, да. Ладно. Но я боюсь звонить.

– Нужно действовать по плану.

– Раз малолетка померла, все планы отменились.

– Не ори.

– Не ору.

– Заткнись, дай подумать.

Столько долбаных часов угрохано на подготовку похищения, столько задумано для того, чтобы ни одна нить не ускользнула, и гляди-ка, остались одни ошметки. Ну почему, господи боже, ну почему все шишки на меня?

– Хорошо, я сам позвоню родителям, – решил, смирившись, Карлес. – Дай мне бумажку. Но ты должен убрать отсюда… вот это. – Он не решился указать на тело девочки. – Куда… – Неприятное молчание, такое, которое значит: никогда в жизни не пожелал бы, чтобы до этого дошло. – На помойку?

Оба затихли. Вдалеке сирена пожарных вдохновенно рыскала по городу в поисках огней. Ширгу глубоко вздохнул:

– Нет. Я знаю куда. Ты должен мне помочь; когда стемнеет.

Работа закипела, и они утешились. Карлес направился в телефонную будку на площади, позвонил родителям и сказал, что их дочь похитили и она прекрасно себя чувствует. Что-что? Нет и еще раз нет: она прекрасно себя чувствует. Ядрена вошь… А потому что я вам сказал, женщина! Потом он предупредил их, что за ними ведется слежка и если появится хотя бы тень подозрения, что они обратились в полицию, тогда мы ее и взаправду убьем, вы меня поняли, женщина? И зачитал инструкции. И зарубите себе на носу, что убивать мы ее не хотим: мы хотим только получить указанное количество песет купюрами разного достоинства. Согласны? Итак, прошу вашего внимания: время и место. И положил трубку. И на обратном пути в гараж его охватило самое ужасное на свете чувство неуверенности, потому что с ним постоянно случалось что-нибудь плохое и осложняло ему жизнь, полную неоплаченных долгов и не до конца разрешенных неурядиц, и… Какое счастье, что Роза витает в облаках. Я бы сгорел со стыда, если бы она узнала…

– Ну что она, проснулась? – спросил он по возвращении.

– Она же умерла, кореш, умерла, ты понимаешь? Ты знаешь такое слово – умерла?

– Не зови меня так, я тебе не кореш.

– Как скажешь; но мертвую этим не воскресишь.

Несколько часов спустя Карлес думал, не знаю, почему со мной постоянно что-нибудь да происходит. В подкладке моей одежды тысячи песет: ими полны штаны и пояс, я весь в поту. Мне битых полчаса пришлось объяснять Розе, что ужинать я не приду, а может, не приду и ночевать, что эта работа меня загонит в гроб; а она так разозлилась, что я чуть ей не сказал, а ты вообще знаешь, с кем говоришь? Она бы мне ответила так нахально: с кем, с кем я говорю? С жалким слюнтяем без гроша за душой? А я бы ей, нет, моя дорогая, ты говоришь с детоубийцей. Потом мне пришлось долго ждать на заправке, раз уж теперь я в состоянии заплатить за бензин. Я уже несколько месяцев не садился за руль, потому что даже на пол-литра бензина у меня бы денег не хватило. Хорошо еще, машина завелась. Мать твою, ну что они, не видят, что я спешу, что мне нужно успеть на самолет в Швейцарию? Все эти переживания меня убьют; они меня когда-нибудь в гроб вгонят. Ведь можно было жить спокойно, раз деньги появились; заткнуть дыры, попытаться никогда больше не попадать ни в какие переделки; закусывать оливками в баре у Исабель; не наедаться на ночь и пораньше ложиться спать. Но вечно все шишки на меня: Ширгу, которому сам бог велел быть отличным солдатом, возьми да и прикончи малолетку; несчастный случай, конечно, непреднамеренное убийство какое-нибудь; однако этот болван ее все же укокошил. А дальше полная импровизация. И время поджимает; это же надо, денег у меня навалом, а сейчас простою в очереди на заправку на улице Араго и опоздаю на самолет.

Он залил полный бак, кажется, впервые в жизни. И направился в аэропорт Прат. По дороге заблудился, потому что в этих указателях сам черт ногу сломит. А как только развернулся на сто восемьдесят градусов, через десять секунд рядом возник полицейский на мотоцикле, и я подумал, ну все, лучше тебе сигануть с моста в реку Льобрегат со всеми деньгами и покоиться там с гребаным миром. Но легавый укатил, а через пять секунд прикатил еще один. А я в холодном поту. Быть бы уже в Швейцарии, в банке, и деньги чтобы надежно лежали в сейфе.

– А почему нам нельзя сейчас их забрать?

– Ты их видел; пересчитал; ты знаешь, что деньги у нас и что мы их разделим пополам.

– Но если ты улетишь с деньгами…

– Мать твою, ну надо же подождать пару месяцев, вдруг там купюры меченые или что-нибудь еще.

– Что-нибудь еще?

– Я это в кино видел: обеспечение безопасности.

– Оставь мне половину, и я клянусь, что пальцем их не трону, пока ты мне не подашь знак.

– Ширгу.

– Чего.

– Мы же договорились, что сделаем так?

– Ну да… но когда видишь столько денег, и…

– Ты мне доверяешь?

– Не доверяю.

– Иди в жопу.

В жопу Ширгу не пошел, однако ему пришлось смириться с тем, что придется подождать три месяца до тех пор, пока ему не заплатят сполна то, что ему причитается, хоть с малолеткой все так нехорошо и вышло. Ведь, как ни крути, а он ее убил; то есть она умерла у него на руках; то есть несчастный случай произошел в его присутствии. Лучше скажем: эта паскуда вцепилась ему зубами в руку, это да. Как ни крути, теперь вопить уже не станет.

Поскольку все вышло так, как вышло, они решили, что увидятся по прошествии ровно трех месяцев. А если не явишься с деньгами, убью, сказал Ширгу. И будешь иметь на это полное право, ответил Карлес. В аэропорту он не обратил должного внимания на изумительную мозаику Миро, которую впервые видел своими глазами, потому что аэропорт играл в его жизни роль весьма