спокойней, чем здесь. То осуждение, что она увидела в их глазах, больно ранило ее, и хотя она опустила большую часть подробностей, попутно сочинив историю о некоем старом друге, что облагодетельствовал ее, и которого она встретила невзначай на Английском бульваре, что, кстати, было недалеко от истины, едва ли ее уверений было достаточно, чтобы остаться в их глазах той, которую они знали раньше. Словом, рассказ тот был неладен и нескладен, а потому, насквозь фальшив. И фрау Остеррайх, будучи проницательной женщиной, впрочем, как и любая другая женщина, чей возраст был за пятьдесят, не могла не почувствовать это. Но сказать правду Анна не решилась, да и говорить ее было ни к чему.

Ее глаза больше не были застланы пеленой идеализма, и она видела Остеррайхов такими, какие они есть. Нет, они не были дурными людьми, но все же они были людьми. И Дэвида, Дэвида она тоже видела таким, какой он есть, напрасно ему казалось, будто она не понимает и не чувствует его. Она видела в нем все: и хорошее, и дурное, и дурного в нем было не мало, теперь-то она осознавала это со всей ясностью. И все же она любила его, за его силу, и смелость, за независимость характера и способность идти наперекор общественному мнению, брать ответственность за себя и за свои поступки, за мужественность и ясность рассудка, за твердость и рациональность, которых, ей так не доставало.

И выйдя из дома Остеррайхов такой свободной и вольной, словно все путы, что связывали ее целую вечность рассыпались в одночасье, Анна испытала такую легкость и счастье, какой не чувствовала никогда, а если и чувствовала, то разве что в глубоком детстве, так что будто и не чувствовала вовсе. Ах, если бы у нее были крылья, она бы непременно воспарила. И ни надвигающийся шторм, ни тревожный ветер, попавший по ошибке в ловушки старых улиц и окон домов, не мог бы омрачить ее радость, а значит сбить ее с пути.

Как вдруг, краешком глаза она увидела автомобиль, медленно, но верно, двигающийся прямо в ее сторону.

Первой ее мыслью было, что она стоит не в том месте и мешает движению, и потому Анна шагнула в сторону, уступая дорогу автомобилю. Улочка была хотя и узкой, но все же не настолько узкой, чтобы и автомобиль и человек не могли бы с легкостью разойтись. Но вот странность. И автомобиль вслед за ней поменял траекторию движения, и вновь начал двигаться в ее сторону, так что расстояние между ними стало сокращаться от секунды к секунде.

Тревога колыхнулась в сердце Анны. — Может водитель отвлекся и не видит ее? — подумала она, и уже руководствуясь скорее страхом, нежели разумом начала двигаться прочь от машины, не разбирая дороги, лишь бы оказаться как можно дальше от нее.

Но расстояние между ними не только ни увеличилось, а, наоборот, с каждым шагом, с каждой секундой, автомобиль неотвратимо приближался к ней. Стало ясно, ошибки в том нет, и машина целенаправленно преследует ее, и чем быстрее она убегает, тем быстрее она нагоняет ее.

Казалось, эта гонка преследования длилась вечно, тогда как в действительности, все происходящее заняло не больше минуты.

Страх, паника, ужас охватил Анну. Ей чудилось, будто она кричит, хотя на самом деле губы были плотно сомкнуты, и за все это время не было произнесено и звука. Сердце билось в панике не меньше двухсот ударов в минуту, дыхание сбилось, ей мерещилось, будто сейчас она потеряет сознание. Еще секунду и автомобиль раздавит ее. Анна резко остановилась и безвольно опустила руки, закрыв глаза, не имея больше сил бороться и принимая гибель, как неминуемое и неизбежное.

Как вдруг автомобиль с резким визгом тормозов остановился, а его капот едва коснулся ее безвольной руки.

Она открыла глаза и невидящим взором посмотрела на нависающую над ней железную погибель.

Анна не могла произнести ни слова, ужас и шок пережитого, гонка на выживание, свели судорогой ее тело и губы. С трудом дыша, но, все же стремясь обуздать и успокоить мчащееся галопом сердца, она лишь дрожала, не в силах сдвинуться с места.

Не было ни мыслей, ни идей, что только что случилось, и не дожидаясь пока Анна придет в себя, автомобиль резко сдал назад и сделав ловкий маневр на узкой улице, унесся прочь. Так что Анна лишь успела увидеть женский профиль, да прядь золотисто-льняных волос в узком зеркальце заднего вида.

Дэвид мчался, не разбирая дороги, он обезумел от страха и горя, он потерял рассудок и возможность мыслить трезво. То и дело в его воображении возникало бездыханное тело Энн, ее мертвенная бледность и восковая кожа, и волосы, рассыпавшиеся по мостовой. Он не знал где ее искать и где сейчас Элен, он даже не знал, что конкретно хотела предпринять Элен. Похитить Энн? Застрелить ее? Но ведь у нее не было оружия! Мысли одна ужасней другой, словно в адской карусели разума сменяли друг друга без устали по кругу. И мечась из стороны в сторону, он вдруг почувствовал такую свою ничтожность и жалкость перед неотвратимостью неизбежным, вопреки свой уверенности в себе, что едва не зарыдал. Сколько же открытий принес ему этот год. Выходит человек совсем ничто, если он не может повлиять и на сотую того, что происходит без его воли и желания.

Но все же, он не готов был сдаться, отчаянно пытаясь помешать, как ему казалось, предначертанному и даже уже случившемуся.

В доме Остеррайхов, куда он отправился первым делом, ее не оказалось. И куда теперь податься? Где ее искать?

Он бегал по улицам и закоулкам, без цели и смысла, словно она была утерянной ценностью, случайно выпавшей из кармана. Ни следа, ни весточки, ни знака. Словно ее и не было никогда. Исчезла, будто бы и не случалась в его жизни.

В отчаянии, казалось, он уже готов был сдаться, и, вверяя себя ветру, он пошел туда, куда тот направлял его, а именно на Английский бульвар. Сам не зная как, петляя между улиц и проулков, он вышел к заливу Ангелов.

Небо заволокло тяжелыми серыми тучами, и ветер качал волну, раз за разом набирая силу, чтобы, наконец, превратиться в обещанный шторм.

Там, среди десятка бесстрашных прохожих, кто не боится ни ветра, ни дождя, ведомые любопытством и жаждой острых ощущений, стоявших так близко к парапету, что капли воды как искры от огня, долетали до их голов, он увидел ее.

Он узнал