голову с разных сторон, и словно невзначай подбираясь все ближе к бобру. Лицо у того казалось знакомым, но никак не получалось вспомнить, откуда, где они могли повстречаться... Может, в прошлой жизни, закончившейся осенью семнадцатого?

Солнце в очередной раз выглянуло из-за облачка, отразилось в зеркальной витрине, ослепило неожиданным бликом. Глеб зажмурился. И в этот миг, не раньше, не позже — произошло странное. Даже страшное.

* * *

Он открыл глаза и изумился. Все вокруг стало другим. Мир выглядел размытым, мутным, искаженным. Но самое главное — Глеб теперь видел себя со стороны: долговязого подростка, готового сделать непоправимую глупость...

Потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, осознать и изумиться: неведомым образом его, Глеба, сознание очутилось в мертвой голове, он смотрит сейчас из витрины на улицу мертвым глазом налетчика Пантелеева.

— Не надо! — завопил Глеб-в-банке, желая предупредить и спасти Глеба-на-улице. — Рви когти! Повяжут!

Звуки наружу не вырвались, лишь гроздь пузырей протиснулась сквозь формалин, а отвратительная вонючая жидкость хлынула внутрь, в рот, в глотку, в легкие... хотя откуда у головы легкие? но как-то хлынула, и оказалась жгучей как кислота, в груди тут же вспыхнул пожар, Глеб горел изнутри, но не обращал внимания, он все еще хотел остеречь альтер эго, но уже не видел ни его, ни толпу на тротуаре, лишь проклятого бобра, тот непонятно как оказался внутри, в кондитерской, бил набалдашником трости вроде по стеклянной емкости, но как-то попадал, и очень больно, прямо в голову, и орал при этом хриплым сорванным голосом: заткнись, Пантелеев!

* * *

Мальцев проснулся, открыл глаза. И не увидел ничего, лишь белую муть. Значит, сейчас день, ночью он не видел и этого.

Дикое сновидение рассеялось, но не до конца. Остались и боль в груди, в сломанных ребрах, и боль в голове, и требование заткнуться, звучавшее совсем рядом, над ухом.

«Это не старик с палкой, — понял Мальцев. — Это Вася Дроздов с соседней койки».

Затем он напомнил себе то, что напоминал всякий раз, переходя от сна или беспамятства к бодрствованию: «А меня зовут Пантелеев, Евгений Иванович».

Да, именно такая фамилия значилась в документах, доставшихся Мальцеву по наследству. Под ней он здесь лечится. И будет лечиться, пока не снимут бинты с головы... То есть бинты, конечно, снимали и сейчас при перевязках, но медперсонал, занимавшийся этим, не изучал фотографии на документах лейтенанта госбезопасности Пантелеева.

— Я опять шумел? — спросил он, не сомневаясь в ответе.

— Шумел, брат, шумел, — подтвердил Вася Дроздов. — Я все понимаю, крепко тебя жизнь вдарила... Однако пойми и меня, мне тоже после обеда подремать хочется.

Мальцев никогда не видел Дроздова, но общались они поневоле много — а чем еще заняться в двухместной палате госпиталя? — и воображение нарисовало зримый образ Васи, основываясь исключительно на голосе, представлялся он молодым русоголовым пареньком с открытым взглядом и хорошей улыбкой.

Скорее всего, когда вновь доведется взглянуть на мир, из воображаемой внешности Васи будет соответствовать реальности лишь возраст. В госпиталь Дроздов, носивший звание старшего сержанта госбезопасности, угодил после какой-то операции чекистов в Звенигородском районе — ее подробности не сообщал, но об остальном болтал много и охотно. Мальцев слушал, сам же старался помалкивать.

Вася, кстати, тоже крепко получил по голове в Звенигородской операции (неспроста они оказались в одной палате), но абсолютно не помнил, при каких обстоятельствах это произошло. Травматическая амнезия. Мальцев поначалу, когда изображал, что сознание пока к нему не вернулось, внимательно прислушивался к беседам Дроздова с лечащим врачом, запоминал симптомы и проявления амнезии. Сам он помнил всё: и крушение, и то, как выбирался из загоревшегося вагона. Но решил, что будет безопаснее изобразить беспамятство, не то ведь расшифруют еще до того, как появится возможность сравнить мальцевскую физиономию со снимками. На самом деле он решил не дожидаться этого момента, покинуть госпиталь, как только станет к тому способен.

Форма и документы офицера госбезопасности и в самом деле помогли Мальцеву попасть в Москву (госпиталь находился на северной окраине столицы), хоть и совсем иным образом, чем он рассчитывал. Его подобрали у пылающего вагона, приняли за лейтенанта Пантелеева — а за кого еще могли принять? — и эвакуировали в Центральный госпиталь НКГБ, транзитом через больницу в Смоленске, где оказали первую помощь. О смоленском этапе своей одиссеи Мальцев и впрямь ничего не помнил, не симулировал, оставался тогда без сознания.

* * *

Вася Дроздов, как и обещал, вздремнул после обеда, — понял Мальцев, услышав негромкое, с присвистом, похрапывание.

Ему больше не спалось, лежал, вспоминал недавний сон-кошмар. В госпитале кошмары мучили Мальцева часто, он кричал во сне, мешая спать соседу по палате. Сюжеты бредовых видений разнились, но все были так или иначе связаны с бомбежкой и крушением поезда.

То снилось, что он сгорает заживо, не сумев покинуть арестантское купе. То капитан с перерезанным горлом воскресал... даже не воскресал, просто обретал несвойственную трупам способность к целенаправленным движениям — и в упор расстреливал Мальцева из ТТ, опустошив весь магазин. И прочая ерунда в том же духе. А сегодня пригрезилось нечто новенькое. Хотя, если вдуматься, и здесь просматривалась определенная связь с попыткой сбежать из поезда, — едва ли всплыла бы из глубин памяти заспиртованная голова налетчика, не будь обозначена в документах покойного лейтенанта Ленькина фамилия.

Заспиртованную голову Пантелеева Глеб-Жига действительно видел, но в остальном сегодняшний кошмар имел мало общего с жизнью. Выставили голову не в витрине кондитерской, где и в самом деле Жига часто рассматривал торты и пирожные, а в другом месте, хотя тоже на Невском. Встреча с Графом — именно он был в кошмаре стариком с тростью — произошла позже, и Глеб пытался взять на щипок лопатник, а не котлы (украсть бумажник, а не часы), однако был схвачен за руку старым уголовником, ни в малейшей мере не похожим на уголовника.

Его воспоминания о минувшем оборвал скрип двери и молодой женский голос.

— Больной Пантелеев, на перевязку!

Зиночка, понял Мальцев. Он научился узнавать по голосам всех здешних медсестер и санитарок. Даже тех, чьи имена не знал, отличал от других.