– Погодь, Шайтан хотел позырить, как он сдохнет, он должен сказать ему напутственное слово! – Чей-то дебильный голос останавливает удары, затем они волокут его изломанное тело по асфальту, и Джохару кажется, что проходит целая вечность – он смотрит на верхушки тополей, на бесконечное пространство над ними, на далекие звезды, чьё розовое мерцание совпадает с пульсацией его боли. Наконец, его сломанные руки отпускают и они падают, словно плети, он ударяется затылком о бордюр. Звезды горят все ярче, соединяясь друг с другом нитями света и словно образуя паутину, которая вот-вот должна накрыть землю своим коконом целиком. Потом свет закрывает нависшее над Джохаром лицо – впалые морщинистые щеки, поросшие седой щетиной, зловонное дыхание.

– Узнал меня, сука? – голос с хрипотцой, уродливый оскал. – Чё ты там мне говорил? Зубы мне выбьешь и заставишь ими подавиться? Так давай, че лежишь-то?

Лопоухий начинает ржать, к нему присоединяются и другие.

– Эй, пацан, дай-ка мне свою палку. Я этой черножопой мрази преподам урок, как нужно со старшими говорить.

Лысый мужичок берет стальной ржавый прут, подходит сбоку к голове Джохара и опускает его несколько раз на его сжатые челюсти: первый удар разрывает губы и забивает осколками зубов, смешанными с липкой кровью, его горло; второй выламывает нижнюю челюсть так, что она отделяется от головы и повисает на лоскутьях где-то рядом с кадыком; третий, четвертый и пятый удары превращают всю нижнюю половину лица в сплошное месиво. Мужичок распрямляется, втягивает в себя сопли из носа и отхаркивает их на уже мертвого Джохара, вызывая этим восторг у своих ребят, тупых, но зато послушных, физически сильных, готовых на все, чтобы отстоять авторитет своего вожака.

Вспышки радужного света, благоговение, блаженство. Чистая энергия его души несется в разноцветном потоке частиц, она с легкостью переносится из одного мира в другой, для нее нет границ, все для нее проницаемо, его тело словно взорвалось в оргазме. Чтобы обрести форму, он должен проникнуть в плоть пространства и времени, должен оплодотворить мир своим присутствием, словно сперматозоид яйцеклетку.

Какие-то воспоминания мелькают напоследок в его растворенном настежь сознании, рисунок его жизни становится завершенным, он впервые смотрит на него со стороны, испытывая при этом восторг. Пульсация капилляров, наполненных кровью, слипшаяся плоть. Он хочет возвращаться туда еще и еще, хочет сыграть все роли, какие только можно вообразить, но мост из света начинает распадаться перед ним, и он понимает, что путь назад закрыт – его личность перестает существовать, теперь он просто яркий свет, которым озарено все вокруг.

Старая женщина с животом, с отвисшей грудью, с выкрашенными в каштановый цвет волосами заходит в класс. На ней растянутая бесформенная кофта, заправленная в серую, изношенную юбку, разошедшиеся швы которой заштопаны в нескольких местах. На ногах – толстые чулки и кондовые туфли-башмаки. Галдеж детей раздражает ее, и она непроизвольно морщится: тонкие седые волоски усов на сморщенной верхней губе, похожие на нити паутины; красный от лопнувших капилляров нос. Подойдя к своему столу, она поворачивается лицом к ученикам: они не замечают её, продолжают кричать, смеяться, она для них словно призрак. Опершись рукой на край столешницы, она готовится произнести какую-нибудь из заготовленных заранее фраз, чтобы привлечь их внимание и заставить замолчать, но никак не может найти подходящую и около минуты просто стоит и смотрит на каждого из них по очереди своими мутными, словно у выброшенной на берег рыбы, глазами. Её губы беззвучно шевелятся, то смыкаясь, то размыкаясь так, как будто она шепчет проклятья себе под нос. Хорошо воспитанные дети, в основном девочки, заметив это, перестают говорить, поворачиваются лицом к доске и открывают тетради с домашним заданием, выказывая прилежание, но большая часть класса продолжает игнорировать её. Она вспоминает про зажатую в кулаке связку ключей, перехватывает их шишковатыми пальцами так, чтобы один из них торчал наружу и начинает стучать им по столешнице, покрытой оргстеклом. Резкий звук ударов заставляет стихнуть шум детских голосов.

Каменные ворота, словно иллюстрация к сказке, обильно инкрустированы драгоценными камнями: в нежных лучах сверкают огранкой топазы, аметисты, ониксы. Арка ворот похожа на растянутую в стороны вульву, влажную, готовую принять в себя член. Джохар входит внутрь, чувствуя босыми ногами тепло от вымощенной розовыми кирпичами дороги. Все как во сне, ярко раскрашено, глянцевито сияет и одновременно подернуто белесой дымкой. Он идет по персиковой аллее, оглядываясь по сторонам: за рядами деревьев раскинулись роскошные луга, дикие экзотические растения с большими крепкими бутонами благоухают, общаясь друг с другом на расстоянии.

Он проходит метров двести, дыша полной грудью, с каждым шагом лучше чувствуя свою новую плоть, свою силу, свою устремленность к цели и оказывается рядом с бунгало: двери на веранду открыты, муслиновые занавеси то и дело надуваются на сквозняке. Тень от платанов падает на пустые шезлонги, запачканные белесыми брызгами. Невысокая, с бледной кожей, с большой, торчащей конусами грудью, с симпатичным лицом, робкими и одновременно озорными глазами молодая женщина сидит на краю бассейна, наполненного парным молоком. Джохар с опозданием осознает, что он – как и она – совсем без одежды, его член встает, заставляя девушку улыбнуться, покраснеть, опустить взгляд на сложенные на бедрах кисти рук. Увидев краем глаза, что Джохар идет к ней, она соскальзывает с гладкого, обшитого кафелем края бассейна в бежево-белую влагу, отплывает к противоположному концу, смеется так, словно обвела его вокруг пальца, оборачивается, смотрит на него с вызовом. Не мешкая, он ныряет вслед за ней и, сделав четыре гребка, оказывается вплотную к ее груди: ее скрытые под поверхностью белой влаги соски упираются в его волосатый торс, край его головки касается ее пупка. Их глаза встречаются, и он видит в ней неподдельное волнение и желание отдаться. Он пытается плотнее привлечь ее к себе, но она выскальзывает из его рук, ныряет с головой и исчезает из виду на несколько мучительно долгих мгновений, прежде чем вынырнуть в десяти метрах от него, рядом со стальной лестницей: она заводит руки назад, повисает на поручнях, зацепившись за них полусогнутыми локтями. Там им, действительно, будет удобнее.

Джохар смеется, плывет к ней, встает на дно, прижимаясь к ее раздвинутым бедрам. Она обхватывает его талию ногами, насаживаясь на торчком стоящий член. Капли густого, жирного молока текут по ее шее, плечам, груди, ее кожа лоснится, все ее тело – такое скользкое, гладкое, податливое. Схватив ее за пышные ягодицы, Джохар заставляет ее ритмично двигаться вверх и вниз, так, чтобы ее узкая вульва скользила по разбухшей чувствительной плоти его головки, то принимая ее в себя, то почти выпуская на волю. Терпкий пот выступает из пор их кожи, каплями стекает вниз, смешиваясь с молоком. Она шепчет ему на ухо непристойности, поощряя его быть грубее, безжалостнее с ее молодым чувствительным телом.

Здесь нет ощущения времени, их соитие продолжается очень долго, но они не чувствуют усталости, наоборот, энергия растет в них, постепенно заполняя собой каждую клетку их тел наслаждением. Они выбираются на берег, продолжают свою случку на бархатистом газоне, словно дворовые собаки. Она громко стонет, поскуливает, ее бедра напрягаются и начинают подрагивать, словно их свела судорога, он ускоряет ритм своих движений настолько, насколько это возможно. Влажные хлюпы, хлопки соударяющихся тел, учащенное дыхание – все это звучит гармонично, словно музыка, где есть и ритм и мелодия. Каданс оргазма, пик напряжения мышц, кристаллы удовольствия. Кончив, Джохар ложится на спину: розовато жемчужное небо, ровное, однотонное, словно внутренняя поверхность плафона – кажется, что свет на него падает не снаружи, а изнутри. Отдышавшись, они идут внутрь бунгало.