— Боюсь, что он будет слишком занят, Лукерья, — со смешком говорит мне мужчина.

— Чем?

— Организацией твоих похорон.

От его равнодушного голоса я начинаю плакать. Да что там — плакать! Рыдать навзрыд!

— Олежек, отпусти меня, пожалуйста! Я всё тебе отдам! Мне ничего не надо!

— Конечно, отдашь. Только не мне. А тому, кто, в отличие от тебя, заслуживает это наследство! Но для тебя ничего не изменяет этот факт. Сегодня ты трагически погибнешь при пожаре склада.

— Я никому ничего не расскажу! Пожалуйста! Зачем тебе убивать меня?

— Потому что, Лукерья, твой муж… — Мужчина недовольно замолкает, потому что у меня звонит телефон.

Это Иван. Мой водитель. Олег вырывает телефон и разбивает об бетонный пол. А потом ещё со всей силы наступает на него.

— Что-то мы заболтались. Зрители собираются, и нам надо ускоряться. Мы же не хотим, чтобы кто-то ещё пострадал, правильно? А Дениска-то твой удалой малый? Бросится спасать, если приедет не вовремя? Ты же не хочешь, чтобы он погиб из-за тебя? Или тебе всё равно? Лишь бы вместе? Зато как герой!

Его слова всё больше напоминают мне бредни сумасшедшего. И я не спорю. Молчу. Судорожно ищу какой-то выход.

Мы проходим в небольшой закуток, ответвление от основного прохода, и Шувалов раскрывает дверь.

Поначалу меня слепит от тусклого света одинокой лампы, раскачивающейся под низким потолком каморки. А потом глаза привыкают, и я вижу три пары глаз, взирающих на меня.

Одни из них принадлежат нотариусу моего отца, тому, кто зачитывал завещание, Даниилу Филатовичу Заруцкому.

Два других взгляда — моим родственничкам, единокровным брату и сестре. Их имён я не запомнила. Но точно встречалась с ними там же, за огромным столом нотариальной конторы.

— Недолго правила, принцесска, — злобно усмехается женщина неопределённых лет.

Именно она выступала так сильно против признания меня законной наследницей.

— Вероничка, — недовольно цедит ей брат, грузный мужчина за сорок. — Давай без глупостей. Времени мало.

— Я без глупостей, Леон! — Она хватает меня за волосы и притягивает к себе. — Говорили же тебе по-хорошему, откажись от наследства. Это семейное дело. А ты нам никто!

Она отвешивает мне пощёчину. Лицо пылает и горит. Глупо надеяться на чудо, но почему-то я продолжаю ждать, что мой муж появится и спасёт меня.

— Зачем вы делаете это со мной? — Решаю я тянуть время. — За что? Разве я виновата, что отец оставил всё мне?

— Знаю, чего ты добиваешься, крошка, — улыбается та, кого называют Вероникой. — Твой рыцарь не появится. А если и появится, то будет уже слишком поздно. Это я тебе гарантирую.

Олег, исчезновение которого я и не заметила, снова вырастает за моей спиной.

— Давайте быстрее, минут через семь задымит, и не успеем уйти.

Я принюхиваюсь и с ужасом понимаю, что пахнет бензином.

— Если дойдёт до горюче-смазочных, рванёт быстро, — кивает он. — Ты не будешь долго мучиться.

— Пожалуйста, — я опускаюсь на пол, — я всё подпишу и никому ничего не скажу. Пожалуйста!

— Лукерья, мне правда жаль, что так вышло, — подаёт голос Заруцкий. — Подпишите, пожалуйста, здесь и здесь.

— Даниил Филатович, — умоляюще шепчу я. — Пожалуйста! Я не понимаю, что происходит, но вы не должны оставлять меня умирать.

— Давай, старик, живее, — подгоняет Вероника. — Знаешь, что каждая секунда на счету. И какой человек ждёт от нас результата! Либо одна сопливая девка, либо вся семья!

— Лукерья, — нотариус смотрит с жалостью, — здесь и здесь.

Я упрямо мотаю головой. Нет! Не стану ничего подписывать!

Вероника снова хватает мои волосы в кулак и с размаху ударяет головой об стену. Мне больно, но я в порядке.

— Да все наши проблемы из-за тебя! Откуда ты только нарисовалась? Ещё и с таким деятельным мужем? Отец оставил всё тебе, а его долги повесили на нас! Ты просто не представляешь, какие серьёзные люди заинтересованы, чтобы акции попали в правильные руки. Просто подпиши и не мучайся!

По её глазам я вижу, что она заставит меня подписать. Она готова причинять мне боль, которою я не готова испытать.

Сквозь рыдания я тянусь к ручке и вывожу корявую подпись. Надеюсь, они слишком заняты, чтобы разглядывать сейчас документы, а потом… Когда всё закончится, будет уже поздно. Акманов оспорит эти бумаги, потому что я давно не Голавлёва. И я надеюсь, что он всё поймёт.

В какой-то степени удача на моей стороне, потому что Заруцкий не глядя сгребает документы и первым выходит в боковую дверь. Я жадно ловлю губами воздух с улицы.

Следом за ним выходит Леон. Потом — Олег. Он не смотрит на меня. И я знаю, что ему абсолютно всё равно, что я остаюсь здесь умирать.

Я уже чувствую запах гари. Здесь, на складе, хранится много чего. Чёрный дым постепенно заполняет помещение. Запах химический, едкий.

— Ну прощай, сестрёнка! — Склоняется надо мной Вероника. — Передай привет отцу, если вдруг не попадёшь в рай, ладно?

Она смеётся. Замахивается. И сильно бьёт меня в грудь. Я не могу сделать вздох и падаю на пол.

— Без обид, просто выиграть время, пока я запру эту чёртову дверь, — говорит мне на прощание родственница и уходит, оставляя меня практически в самом центре горящего склада.

Постепенно мне удаётся вдохнуть задымлённый воздух. В этом нет абсолютно никакого смысла. Что я дышу, что — нет, эффект одинаковый.

Я стягиваю футболку и обвязываю вокруг лица, пытаясь хоть немного защитить органы дыхания. Нерешительно дёргаю дверь, ведущую обратно в склад, но она не поддаётся. Я заперта.

Эта маленькая душная комнатушка три на четыре метра, медленно наполняющаяся дымом, станет моей могилой.

Я чувствую горькую апатию, сажусь на пол, к двери, ведущей на улицу и просто жду, когда всё закончится.

Глаза слезятся, но я не плачу. Я впала в какое-то пугающее депрессивное состояние. Если бы я была чуть посмелее, я бы нашла способ побыстрее избавить себя от мучительного ожидания смерти.

Я вспоминаю свою маму. Так много не успела ей сказать, так много хотела бы спросить сейчас. Думаю, правда ли, что загробная жизнь существует? Мне бы хотелось верить в это.

Я вспоминаю Дениса. Жаль, что я так мало времени успела провести с ним после потери памяти. Жаль, что я так и не смогла снова почувствовать каково это, когда твой любимый мужчина соединяется с тобой воедино в самом естественном из всех возможных сплетений. Как две детали, идеально совпадающие. Как две части одного целого.

Я всхлипываю, начиная плакать от жалости к своей судьбе. И вместе с моими вдохами сквозь скомканную ткань футболки в рот, обжигая горечью горло, а потом и в лёгкие начинает попадать всё больше химического дыма.