Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что со мной?
Задаюсь этим вопросом, но ответ никак не находится.
Падаю Яну на грудь и, зажмуриваясь, вслушиваюсь в гулкие удары его сердца. Не дышу при этом, а задыхаюсь, словно пробежала марафон.
Нечаев обнимает крепче – с неистовой силой.
И мне становится так плохо… И так хорошо…
Разрывные секунды мчатся настолько быстро, будто мы в капсуле времени летим. Преодолевая столетия, ощущаем в ускоренном режиме все изменения – климата, эпохи, культуры, моды, географического положения материков.
Ощущаем? Ян тоже?
Почему я даю такое сравнение? Потому что процессы, которые происходят в нас, настолько глобальны, настолько стремительны и настолько яростны, что это является единственным объяснением.
Вроде бы я чувствую себя в объятиях Нечаева в безопасности. Но как-то недолго. Это, вероятно, лишь передышка для моей нервной системы. Пару минут спустя мое сердцебиение вновь учащается. А с ним усиливается и тревожность.
Я задыхаюсь… Задыхаюсь в запахе Яна. Просто умираю, ощущая, как ломает каждую клетку.
– Не делай так больше, – прошу, отстраняясь. Смотреть в глаза все еще трудно.
Боюсь, он увидит то, что нельзя. Боюсь, что спровоцирую что-то похожее вновь. Боюсь, что сама не сдержусь и… Боже, не знаю, на что способна!
– Как так? – переспрашивает Ян глухо.
Нет, сначала все его тело напрягается. До такой степени, что ощущается каменным. А после этого уточнения он уже смеется. Чувствую физически, как эта эмоция скрипит у него за ребрами.
Мне и тяжело отчего-то… И вместе с тем появляются силы взглянуть ему в лицо. Оно все еще хмурое и будто помятое.
– Так, как сделал в аудитории, Ян! Нельзя так, иначе… Мне кажется, в нашей дружбе есть что-то неправильное.
Он хмыкает, морщит нос, кривится… И снова смеется.
– Ну… – протягивая, играет бровями вовсе не дерзко. Поднимая и опуская их, увязает в каких-то своих думах… В каких-то своих эмоциях! – Прости, зай. Не буду больше.
Боль сбивается за моими ключицами в хлипкий комок.
Но…
Лучше уж она, чем то, с чем я столкнулась в аудитории.
– У тебя тут пятнышко, – хрипит Ян, касаясь пальцами зудящей отметины на моей шее.
Вздрагивая, отшатываюсь. Отодвигаюсь на самый край скамейки. Но он преследует таким взглядом, что никакое расстояние не спасает.
На мгновение мне кажется, будто Нечаев доволен тем, что натворил… Будто не испытывает никакого раскаяния… Будто он настолько испорчен, что готов это повторить сию же секунду…
Ах, как же он меня терзает!
Болезненный и пульсирующий ком из груди снова проваливается в мой живот.
– Сказал, чтобы ты была в курсе, – выталкивает Ян как-то резко. – Может, замажешь чем-то, перед тем как возвращаться домой.
– Да… Спасибо… Я пойду…
Поднимаюсь, он ловит за руку. Тоже встает. Возвышаясь, моментально подавляет.
– После тренировки покатаемся?
Курсируя взглядом по его шее, невольно подмечаю, как пульсирует его яремная вена. И как дергается кадык. А еще я вижу мурашки.
У Яна мурашки?
Наверное, холодно.
А мне снова адски жарко. Пальцы его плавят запястье. Вздохнув, аккуратно избавляюсь от этих оков.
– Конечно, Ян. С удовольствием с тобой покатаюсь.
Сглатывая, он поджимает губы. Закладывает ладони в карманы брюк. И, судя по движению подбородка, вроде как кивает.
Я же разворачиваюсь и снова уношу от него ноги.
Просто… Не остается сил, чтобы находиться рядом.
Живот болит до конца дня. Не помогает даже горячая ванна. Измаявшись, около полуночи принимаю дома таблетку Но-шпы. Только после этого мышцы расслабляются, и я забываюсь тревожным сном.
В этой туманной дреме является Нечаев и снова кусает меня. Кусает до крови. По всему телу прогрызает кожу. Лижет эти раны. А потом с утробными звуками сосет мою кровь.
Просыпаюсь мокрая. Дрожащая и пылающая. Все тело пульсирует от боли, словно Ян и правда меня всю искусал.
Боже… Что же со мной?
Пусть пройдет!
22
Это «кажется» не спрятать.
– Нужный тебе человек находится далеко, – проговаривает старик с какой-то, мать вашу, блаженной улыбкой.
Стискивая челюсти, совершаю медленный вдох.
– А конкретнее? – толкаю достаточно терпеливо.
Седой и подавно не спешит. Вставляет в рот сигарету, затягивается и, глядя вдаль, в пространство над крышами складов металлобазы, со свистом выпускает облако дыма.
– Да кто ж его знает… – тянет безбожно. – Уехал сразу, как о нем интересные люди справки наводить стали. Говорят, где-то в деревне у родни отсиживается… На север от Одессы… А точными координатами я не владею… – последнее уже совсем пофигистично выдает. Острым взгляд старика становится, только когда пробивает по интересующей его теме: – На бутылку-то дашь?
– Дед, – давлю со вздохом и качаю головой. – Нароешь мне название деревни, дам на ящик.
– Эть… – сплевывая, разочарованно рубит ладонью воздух.
Смотрю на него и понимаю, что материальный стимул все-таки нужен сейчас, иначе наш разговор вообще не отложится в его памяти.
– Лады, – проговаривая, тянусь за портмоне. Выдергиваю стольник, потому что ничего другого налом не ношу. – Держи для мотивации.
– Это что – баксы? – присвистывает дед. Резво выдергивает небрежно протянутую купюру. Разворачивает, что-то щупает, всматривается и все это время, не размыкая губ, с треском таскает и с шумом выдыхает никотин. – Тарас! – подзывает какого-то пацана. Невольно обращаю внимание на босые грязные ноги и подкатанные до колен, едва держащиеся на бедрах потрепанные джинсы. Далек от всеобъемлющего сострадания, но когда сравниваю таких детей со своими младшими, за грудиной что-то екает. – Ну-ка, глянь! Настоящие?
Ухмыляюсь, когда этот пацанюра с видом эксперта принимается изучать стольник.
– Шершавые, – бормочет, кривя губы. Взглянув на меня из-под спутанной рыжей челки, в две секунды сканирует с головы до ног. – Настоящие. Точно, – подбивает в итоге.
– А это сколько в наших-то?
Больше не слушаю.
– Про адрес не шучу. Хорошо отблагодарю, – напоминаю главное. Прежде чем развернуться, бросаю пацану: – К машине со мной подойди, номер напишу.
Слышу, как тот приглушенно совещается с дедом. Но не проходит и минуты, догоняет. Пока нашкрябываю на первой попавшейся карточке номер, разглядывает тачку, стучит ногой по колесам и, как все пацаны, с горящими глазами тарахтит вопрос за вопросом
