вымолвить слова не может от неожиданности – сообщение о чужом выигрыше наповал ее разит. Даже заикается слегка, бедняжка.

– Я пошлю тебе, сыну и невестке по десять тысяч и напишу на чеках «гифт» – подарок. Можете не указывать в налоговых декларациях.

– Невестке не надо! – вскидывается и заикание пропадает. – Я лучше прилечу в Нью-Йорк, отдашь кэшем. Тебя, надеюсь, не затруднит лишний раз в банк сходить? – произносит таким тоном, будто не Костя, а она дарит деньги.

Больше в городе его ничего не держит. Билет в Москву заказан заранее, сборы недолги, и вот уже он в самолете. На пути в Москву три дня проведет в Лондоне. Есть надобность.

Селится Костя неподалеку от Гайд-парка, в пятизвездном «Ройял-Гарден-отеле» на Кенсингтон. Не ради шика трэвел-агента своего попросил именно в этом отеле номер забронировать. В девяносто первом, в начале апреля, прилетел в Англию в составе съемочной группы – делали заказуху о зарубежных представительствах Аэрофлота, – и разместили их именно в этой гостинице. После московских талонов на жратву, обезумевшего, в тартарары летящего рубля, выморочных домов улицы Горького на немалом отрезке, от Маяковки до Белорусской, сгоревшего, пустыми глазницами окон зияющего, угрюмо-страшного Дома актера – как дом Павлова в Сталинграде, после неразберихи, суеты, гвалта митингов, напрасных надежд, судорожных глотков свободы, которыми не успела страна вдосталь напиться, после газетных разоблачений, развенчаний, раскрытий, после съездов Советов, смотревшихся захватывающей драмой, комедией и боевиком одновременно, после крови Сумгаита, Баку, Вильнюса, после всего того, что принесла на последнем издыхании находившаяся перестройка, жизнь в умиротворенном, невозмутимом, сытом и холеном Лондоне показалась Косте раем.

И еще одна причина имелась, самая веская, по которой отбыл он в командировку с желанием и опаской. В последнюю, вполне возможно, командировку в его советской жизни, ибо собрался с семьей в Штаты. Насовсем. Только что статус беженца получил (скрывал изо всех сил, на студиях и в мире киношном никто не знал и знать не должен был). Статус – дело элементарное в то время; хотя волновалась Полина, закоперщица и мотор отъезда, что не дадут из-за национальности Костиной. Евреем теперь быть – одна отрада, а русским – как сказать. Для консульства – не очень. А бредит выездом полстраны. Эпидемия какая-то, вирус, зараза, с которой нет сладу. В какой дом ни попадешь, везде одни и те же разговоры, одни и те же заботы: интервью посольские, очереди в ОВИРы, посылки, уроки иврита или английского, чемоданное настроение, словом. И у всех на устах: хорошим это не кончится, история государства о том криком кричит, только глухой не слышит. Всем русский бунт мерещится, бессмысленный и кровавый, еще поэт предупреждал. А никуда не уезжавшие, поскольку возможности не имели, те со скрытой завистью смотрели на сборы спешные друзей, сослуживцев, соседей, и казалось им – обходит их стороной фортуна, а другим вот везет несказанно, поскольку родственников заокеанских имеют, есть куда бежать от ужаса и хаоса надвигающегося.

Костя ехать не хотел, о чем прямо и сказал жене. Конфликт нешуточный вышел, Полина удила закусила, разводом запахло: «Тебе наплевать на нас, безразлично, что с дочерью и внуком новорожденным будет…» – и пошло-поехало. И сдался Костя. Уверен был – ничего путного не ждет его, киносценариста, в Америке. И не может ждать с такой профессией. Но и происходящее удручало все больше. И впрямь бедой большой пахнет. Кровью.

Потому и ухватился за командировку, чтобы посмотреть, как все-таки люди живут в нормальной стране, а заодно примерить себя к обстановке новой: что отпугнет, а что, может, и притянет. В Англии прежде не бывал, и вообще за кордон не часто выезжал. Хотя, конечно, глупо выводы делать из халявы, когда на всем готовом, да еще с командировочными в кармане. Как в анекдоте: не путайте туризм с эмиграцией…

На нервной почве заработал он в Москве гастрит, набрал в дорогу таблеток, а лечиться стал едой, точнее, обжорством, с которым справиться не мог: наедался до отвала утром за «шведским столом», неприлично пихая в раздувшийся живот овсянку, овощи, колбасы, яичницу с беконом, сосиски, сыр, рыбу, все подряд, на чем задерживался глаз, а глаз задерживался буквально на всем, включая фрукты и десерт, и чем безобразнее объедался, тем лучше себя чувствовал; в свободные от съемок часы ездил с группой и бродил один по вступающему в весну городу и прилив сил чувствовал и душевный подъем, в Москве утерянный. Эх, была не была, где наша не пропадала! – думал о близящейся в его жизни перемене.

Он позвонил Рудику (телефон был указан в одном из редких писем Косте), тот дар речи утратил, пробыл в столбняке несколько секунд, пока дошло – это старинный друг Костя звонит из лондонской гостиницы. Условились встретиться в шесть вечера следующего дня на Трафальгарской площади.

Костя из отеля вышел заранее, за час до свидания, и двинулся неторопливо, оглядчиво по Пикадилли, свернул на Риджент-стрит, с Ватерлоо-Плэйс попал на Пэлл-Мэлл и очутился на Трафальгарской площади. Расстояние по карте показалось небольшим – думал, меньше чем за час управится, на самом деле едва поспел к означенному сроку. Спустился по ступенькам лестницы на площадь, слегка в каменном ложе утопленную, тихое солнце нежило коринфскую колонну Нельсона с опоясывающими ее горельефами, фонтаны с плавающими утками, бронзовых львов, голубей, клевавших там-сям зерна разбросанные и хлебные крошки. Публика чинно гуляла, туристы фотографировали, и рядом по-сумасшедшему носились на роликах подростки, белые и черные. Десять минут седьмого, Рудик отсутствовал.

Костя увидел его у каменного парапета, со стороны Национальной галереи. Узнал вначале плащ-пальто бордовой кожи с погончиками, таскал его Рудик в Москве последние годы. Костя окликнул, помахал рукой. Безмолвно они смотрели друг на друга и начали сходиться: Рудик грузновато спускался по лестнице, Костя спешил навстречу. Ускорили последние шаги, Рудик заключил Костю в объятия, плечи его дрожали. «Старик, это невероятно, это чудо…» – пытался выжать из себя что-то внятное.

Поднялись к галерее, Костя остановил такси – черный, с высокой крышей, с виду неуклюжий драндулет (читал перед поездкой: выпускает их фирма «Остин», крыша высокая для того, чтобы джентльмен мог сесть, не снимая шляпы, а неуклюжесть обманчива – на узких лондонских улочках такси лихо разворачивается, буквально с места не съезжая). Через пятнадцать минут они уже входили в гостиничный номер. Костя заранее виски запасся, содовой и закуской, купленной в супермаркете неподалеку от отеля. Все это извлечено было из холодильника и выставлено на журнальном столике.

– Мой милый, прежде чем мы начнем нашу замечательную трапезу, разреши мне совершить омовение, подставить свое бренное тело