— Я и сам, сэр, так сказать, невольно восхищен вашимгением.

Гаррет смотрел — мимо него проплывало в воздухе, шелестя ишепча, легкое облачко, которое приняло облик прекрасной призрачной женщины. Вдальнем конце сырого коридора гудела какая-то машина. Как сахарная вата изцентрифуги, оттуда ползла и расплывалась по безмолвным залам бормочущая мгла.

Невесть откуда возникла обезьяна.

— Брысь! — крикнул Гаррет.

— Не бойтесь. — Стендаль похлопал животное почерной груди. — Это робот. Медный скелет и так далее, как и ведьма. Вот!

Он взъерошил мех обезьяны, блеснул металлический корпус.

— Вижу. — Гаррет протянул робкую руку, потрепалробота. — Но к чему это, мистер Стендаль, в чем смысл всего этого? Что васдовело?..

— Бюрократия, мистер Гаррет. Но мне некогда объяснять.Властям и без того скоро все будет ясно. — Он кивнул обезьяне. —Пора. Давай.

Обезьяна убила мистера Гаррета.

— Почти готово, Пайкс?

Пайкс оторвал взгляд от стола.

— Да, сэр.

— Отличная работа.

— Даром хлеб не едим, мистер Стендаль, — тихоответил Пайкс; приподняв упругое веко робота, он вставил стеклянное глазноеяблоко и ловко прикрепил к нему каучуковые мышцы. — Так…

— Вылитый мистер Гаррет.

— А с ним что делать, сэр? — Пайкс кивком головыуказал на каменную плиту, где лежал настоящий мертвый Гаррет.

— Лучше всего сжечь. Пайкс. На что нам два мистераГаррета, верно?

Пайкс подтащил Гаррета к кирпичному мусоросжигателю.

— Всего хорошего.

Он втолкнул мистера Гаррета внутрь и захлопнул дверку.

Стендаль обратился к роботу Гаррету.

— Вам ясно ваше задание, Гаррет?

— Да, сэр. — Робот приподнялся и сел. — Ядолжен вернуться в управление Нравственного Климата. Представить дополнительныйдоклад. Оттянуть операцию самое малое на сорок восемь часов. Сказать, что мненужно провести более обстоятельное расследование.

— Правильно, Гаррет. Желаю успеха.

Робот поспешно прошел к ракете Гаррета, поднялся в нее иулетел.

Стендаль повернулся.

— Ну, Пайкс, теперь разошлем оставшиеся приглашения насегодняшний вечер. Полагаю, будет весело. Как вы думаете?

— Учитывая, что мы ждали двадцать лет, — дажеочень весело!

Они подмигнули друг другу.

Ровно семь. Стендаль взглянул на часы. Теперь уж недолго. Онсидел в кресле и вертел в руке рюмку с хересом. Над ним, меж дубовых балокпопискивали, сверкая глазками, летучие мыши, тонкие медные скелетики, обтянутыерезиновой плотью. Он поднял рюмку, приветствуя их.

— За наш успех.

Откинулся назад, сомкнул веки и мысленно проверил всесначала. Уж отведет он душу на старости лет… Отомстит этому антисептическомуправительству за расправу с литературой, за костры. Годами копился гнев,копилась ненависть… И в оцепенелой душе исподволь, медленно зрел замысел. Такбыло до того дня три года назад, когда он встретил Пайкса.

Именно, Пайкса. Пайкса, ожесточенная душа которого была какобугленный черный колодец, наполненный едкой кислотой. Кто такой Пайкс?Величайший из них всех, только и всего! Пайкс — человек с тысячами личин,фурия, дым, голубой туман, седой дождь, летучая мышь, горгона, чудовище, воткто Пайкс! «Лучше, чем Лон Чени, патриарх?» — спросил себя Стендаль. Чени,которого он смотрел в древних фильмах, много вечеров подряд смотрел… Да, лучшечем Чени. Лучше того, другого старинного актера — как его, Карлофф, кажется?Гораздо лучше! А Люгоси? Никакого сравнения! Пайкс — единственный,неподражаемый. И что же, его ограбили, отняли право на выдумку, и некуда податься,не перед кем лицедействовать. Запретили играть даже перед зеркалом для самогосебя!

Бедняга Пайкс — невероятный, обезоруженный Пайкс! Что тычувствовал в тот вечер, когда они конфисковали твои фильмы, вырывали,вытягивали, подобно внутренностям, кольца пленки из кинокамеры, из твоегочрева, хватали, комкали, бросали в печь, сжигали! Было ли это так же больно,как потерять, ничего не получив взамен, пятьдесят тысяч книг? Да. Да. Стендальпочувствовал, как руки его холодеют от каменной ярости. И вот однажды — чтоможет быть естественнее — они встретились и заговорили, и разговоры ихрастянулись на бессчетные ночи, как не было счета и чашкам кофе, и из потокаслов и горького настоя родился — Дом Эшера.

Гулкий звон церковного колокола. Начался съезд гостей.

Улыбаясь, он пошел встретить их.

Роботы ждали — взрослые без воспоминаний детства. Ждалироботы в зеленых шелках цвета лесных озер, в шелках цвета лягушки ипапоротника. Ждали роботы с желтыми волосами цвета песка и солнца. Роботылежали, смазанные, с трубчатыми костями из бронзы в желатине. В гробах для неживых и не мертвых, в дощатых ящиках маятники ждали, когда их толкнут. Стоялзапах смазки и латунной стружки. Стояла гробовая тишина. Роботы — обоего пола,но бесполые. С лицами, не безликие, заимствовавшие у человека все, кромечеловечности, роботы смотрели в упор на прошитые гвоздями крышки ящиков снадписью «Франкоборт», пребывая в небытии, которого смертью не назовешь, потомучто ему не предшествовала жизнь… Но вот громко взвизгнули гвозди. Одна задругой поднимаются крышки. По ящикам мечутся тени, стиснутая рукой масленкабрызжет машинным маслом. Тихонько затикал один механизм, пущенный в ход. Ещеодин, еще, и вот уже застрекотало все кругом, как в огромном часовом магазине.Каменные глаза раздвинули резиновые веки. Затрепетали ноздри. Встали на ногироботы, покрытые обезьяньей шерстью и мехом белого кролика. Близнецы Твидлдам иТвидлди, Телячья Голова, Соня, бледные утопленники — соль и зыбкие водоросливместо плоти, посиневшие висельники с закатившимися глазами цвета устриц,создания из льда и сверкающей мишуры, глиняные карлики и коричневые эльфы.Тик-так, Страшила, Санта-Клаус в облаке искусственной метели. Синяя Борода —бакенбарды словно пламя ацетиленовой горелки. Поплыли клубы серного дыма сязыками зеленого огня, и будто изваянный из глыбы чешуйчатого змеевика, драконс пылающей жаровней в брюхе протиснулся через дверь: вой, стук, рев, тишина,рывок, поворот. Тысячи крышек снова захлопнулись. Часовой магазин двинулся наДом Эшера. Ночь колдовства началась.

На усадьбу повеяло теплом. Прожигая небо, превращая осень ввесну, прибывали ракеты гостей.

Из ракет выходили мужчины в вечерних костюмах, за нимиследовали женщины с замысловатейшими прическами.

— Вот он какой, Эшер!