храбрости? «Храбрость солдата — прямое следствие его подготовки». Немцы не дураки были и на авось воевать не умели. Не зря первые составы эсэсовских дивизий отличались не только упорством в бою, но и исключительными военными знаниями и умениями — что как раз и было следствием их военной подготовки. Все же любой случай на войне можно объяснить некоей закономерностью. К примеру: стреляли братья-таксисты в сапера Карамзина — и не убили — почему? Два десятка таких же контрактников убили, а на Карамзина что ж одной пули не хватило? Объяснимо. Наркоманы — рука нетвердая. А может, у Аллаха кончилось терпение — как говорится, сколь веревочке не виться. Ибрагим подобрал Карамзина… Аллах направил Ибрагима в этот день по этому пути, чтобы спасти не сапера Карамзина, а впоследствии племянницу Малику. Тоже вариант ответа. Мельника стали вербовать — будто других не было дуриков? Ну, во-первых, Казаку-Жевлади нужен был разведчик. А во-вторых, Жевлади же не знал, что Мельник имеет краповый берет и железные нервы. И в состояние аффекта не впадает даже в жутком пьяном виде, то есть на амбразуру грудью кидаться не станет: обойдет с тыла, забросает гранатами, сунет нож в спину. Тонко сработает. Сам же еще похмелиться успеет, сукин кот! Пьянство Мельника получается случайность?.. Да ни фига подобного! Его так глушануло, когда брали Хамжеда, что без стакана не встали бы мозги его на место.

Рация ожила:

— Сотый, Соколу один. Со стороны Грозного движется серая «девятка».

— Принял Сотый, — ответил Макогонов снайперам. — Работаем.

Макогонов поднялся, плеснул из бутыли минералки на костер. Запарило. Штейн подошел.

— Николаич, я хотел сказать. Ты невзлюбил Ибрагима. Мне так показалось. Да нормальный он мужик. Война ж была. Тем более он всегда был с нами.

— Я много кого не люблю. Работа такая. Если бы не племянница, рыпнулся бы твой Ибрагим… Да ему некуда было деваться. Он жил всю жизнь волком. И помрет так же. Или свои его завалят, или нашим попадет под раздачу. Нет ему выхода. Еще козлом меня обозвал.

— Он не то имел в виду, — будто оправдывался за слова вора-законника Штейн. — Он же с мудрой точки зрения.

— У меня своя мудрость. Меня не надо учить расставлять акценты. Я не козел, а командир, и мои солдаты не овцы. Это у них бараны воюют, потому и попадают под раздачу. А если бы они не были баранами, нам было бы трудно воевать с ними. Хотя трудно и так, потому что начальство, типа Филатова, самые натуральные козлы и есть. Это еще с первой войны тянется… Дали бы волю — в месяц ни одной бандитской твари не осталось во всей Чечне. Хоп, помнишь, Штурман читал нам статейку? Правильная статейка. Кто там предложил действовать методами НКВД? Глава ихний и предложил. А этот вор гребаный козлом меня назвал! — Макогонов, прищурившись, наблюдал, как к их пятачку медленно, погрохатывая пружинами на булыжниках, подъезжала машина с тонированными стеклами. — Не жаль мне его, и племянницу его не жаль. Мне двадцать пять «контрабасов», что легли под Горагорским, жаль и еще тысяч двадцать русских душ, начиная с девяносто четвертого. Хоп, закончим этот спор никчемный. Он на своей стороне, я на своей. И так будет всегда.

Машина остановилась на взмах полосатого гаишного жезла. Усков подошел к водительской двери. Макогонов поднес рацию к лицу:

— Сокол один, Сокол два, внимание, работать по ситуации. Бить по ногам. — Убрал рацию в карман и почти шепотом сказал, процедил сквозь зубы: — Это он.

Из машины сначала никто не выходил. Поехало вниз боковое стекло. Вывалилась наружу волосатая ручища с закатанными рукавами комуфляжа. Макогонов мягко положил палец на спусковой крючок автомата.

Замерли все.

Перестал мельтешить народ.

Тимоха незаметно стал сзади, где багажник. Паша Аликбаров страхует Тимоху, — чуть левее, присел на корточки, медленно автомат поднимает, будто лень ему, будто хочет проверить все ли с его автоматом в порядке — пыль не попала ли?

Потом Макогонов, вспоминая этот день, будет думать — чего же водитель «девятки» так нагло себя повел. Чего же он не всполошился, не попытался сорваться с места, или вообще развернуться на дороге, как заметил блокпост у развилки. Случай… Да оборзел от безнаказанности этот огромный человек, озверел от собственной значимости.

«Тупые федералы! Разве смогут они — пьяницы и мародеры — провернуть такую сногсшибательную операцию!»

Не поверил Конг. И приняли его.

Громила вывалился из машины и стал совать в лицо Ускову удостоверение.

Макогонов узнал Конга по описанию, да узнал еще по тому, что приходилось видеться им: встречал Макогонов этого человека в кафе у несчастной кривой Малики. Память у подполковника на лица была фотографическая — запоминал людей намертво. Условным сигналом (кепи поправил) подтвердил Макогонов захват.

Подошел к машине Штейн.

Усков показывает Штейну — смотри, удостоверение. Штейн говорит, а я без очков плохо вижу. Где очки мои?

Громила Конг видит, что дурики перед ним, и забыл назад посмотреть.

Тимоха ударил прикладом в голову. Конг покачнулся, но не упал. Удар все же здорово пришелся в затылок. Пока Конг соображал и тянулся к поясу за пистолетом, Тимоха ударил второй раз — теперь уже в спину, ровно посредине в позвоночник. Хрустнуло. Ноги у Конга подкосились: он сел на колени и, повалившись головой, лбом стукнулся глухо о булыжник дороги. Ему быстро заворотили руки назад, обмотали скотчем. Из машины быстро выволокли второго, тщедушного человека. Его скрутили и бросили под колеса машины. Тот стонал тихо, но не сопротивлялся. Конг, очухавшись, рычал и ворочал здоровенными плечами борца-чемпиона.

Макогонов, переступив через валяющееся на булыжной дороге тело, подошел к машине. Тимоха открыл заднюю дверь, сунулся дулом автомата внутрь:

— А ну выходи, руки за голову, мордой в землю!

Макогонов тронул Тимоху за плечо.

— Погоди.

Из салона, с заднего сиденья, глядела на подполковника женщина. Она сидела, поджав под себя ноги, свернувшись как улитка. Лицо ее было закутано по глаза черным платком. Макогонов потянулся и отнял платок от ее лица. Лицо женщины было обезображено страшными розовыми и желтыми шрамам.

— Ожоги? — спросил Макогонов. — Малика?

— Да, — только и смогла ответить. Не выдержала и разрыдалась: — Не убивайте, не убивайте, не убивайте!

Она так кричала минут пять. Ее вынули бережно из машины. Штейн, поддерживая Малику под локоть, проводил в «буханку». Налил ей из фляжки и дал выпить. Малика глотнула и громко закашлявшись, стала хватать ртом воздух.

— Спирт, — подбодрил Штейн, — чистый.

Это была молниеносная кульминация, вслед за которой следовала по закону жанра долгая, опустошающая душу развязка.