Сад Свиданий, откуда возвращались, держа друг друга за руку, без всякой сомнительной компании в придачу. Они будто демонстрировали всем знакомым и соседям, что они обе ни в чём неповинные девушки, — Азира вернулась в исходное состояние, а Эля его и не покидала. Тут был не столько смешной, сколько трогательный момент. И соседи им это зачли. Ну, мало ли, оступились девчонки по неопытности. Люди не всегда настолько и жестоки, как им это приписывают. Только я, жалея Элю как родную, избегала Азиру, испытывая прежнее отторжение и не стремясь ничего анализировать.

Я стояла на мосту и вдруг подумала о том, а смогла бы сама, окажись с Рудольфом наедине, сопротивляться ему? Прояви он своё открытое желание совершить со мною то, что проделал некто с Азирой, или высокомерный семьянин — наглый мужлан Сэт с беззащитной дурочкой Элей? Наедине с собою можно же и признаться, что я этого не знаю. Знаю лишь одно, я влюбилась с первого взгляда.

Моё состоявшееся внутреннее падение

На другой день я, конечно, пришла к Гелии. Если бы Нэиль узнал о произошедшем разговоре, он забыл бы о Гелии тотчас же, он перестал бы её уважать навсегда. Но Нэиль не узнал ни о чём. А Гелию толкало на это отчаяние.

— Ты знаешь, насколько я люблю твоего брата… — начала она сразу же, идя за мною следом из одной комнаты в другую и не понимая, что я ищу.

— Ты точно одна? А то я уйду. Даже странно, у тебя вечно кто-то живёт… кто-то спит, кто-то ест у тебя деликатесы из белого мяса бедной и умерщвлённой птицы. Гелия, как может такая утончённая женщина как Ифиса есть птиц и даже мясо? Ладно уж мужчины, у них другое грубое тело, а…

— Кто утончённая? Ифиса? Да ты даже не представляешь, какая она плотоядная! Какая низменная и откровенная в своих столь же низменных влечениях! Вот говорит мне как-то: «Когда у меня долго нет мужчины, я начинаю страдать помрачением ума. Как тут строить из себя дорогую недотрогу, когда даже от прикосновения того, кто мне не нужен на фиг, я покрываюсь мурашками изнеможения? А ведь я женщина очень дорогая, драгоценная даже»! И это она о себе! Нэя, пусть она будет для тебя отрицательным примером во всём.

— Ты решила стать моей учительницей нравов, как и моя бабушка?

— А чему учит тебя твоя бабушка?

— Тому, как важно избежать в чистой юности того, что обзывают безумной любовью. Она говорит, приучи это чувство, если уж оно проклюнется, жить в согласии с умом, пока оно бесконтрольно не разрослось настолько, что придавит собою всякое благоразумие. А растёт оно так скоро, что и не заметишь, как потеряешься в нём как в диком лесу…

— А ты? — спросила она. — Имеешь в себе благоразумие?

— Не знаю, — ответила я. — Ты сама-то какой была в ранней юности, когда вы встретились?

— Я целый год не подпускала его к себе, как бы он там ни томился. Поэтому он и дорожит мною до сих пор.

— И ты дорожишь?

Она промолчала. После того, как я проверила её квартиру, обойдя все комнаты, она засмеялась, — Не думаешь же ты, что он тут заселился? Он никогда тут не жил! Вчера лишь и застрял из-за урагана и ливня! Разве так напугал, что ты теперь всегда будешь от него убегать? — зря она потешалась надо мной. Я и сама не понимала, боюсь ли я того, что опять обнаружу его или жажду такого вот обнаружения. После вчерашнего абсурда я, похоже, заразилась от них безумием. Но настоящий абсурд ещё и не начинался.

— Всё уже настолько серьёзно, что я … — в речах Гелии было мало связности, — что у меня нет сил. Выносить двойную жизнь это не про меня. Я не Ифиса многострадальная, многоликая, многогранная… А я хочу… Если бы ты … Если бы ты позволила Рудольфу увлечься собою, я была бы свободна от него! — выпалила она, наконец. — Ведь Нэиль твой брат. Ты же его, нас любишь? Пойди на это ради нас, ради Нэиля. А этот не даёт свободы, давит, мне уже трудно дышать в его присутствии… — она отвернулась, чтобы взять себя в руки. Разговор был уже не странный. Неприличный. И вообще, после вчерашних странностей градус неприличия возрастал. Я едва не кипела от возмущения. Моя внезапная возвышенная влюблённость обволакивалась какой-то скользкой плёнкой снаружи. Гелия, продуцируя из себя такую вот обёртку для моего девичьего и впервые настолько сильного чувства, в эти мгновения стала мне противна. Сначала он, потом она смели хватать во мне самое сокровенное, трепетное, нахальными руками!

Я извивалась как змея внутри самой себя, пытаясь отринуть неуместную влюблённость в Рудольфа, прежнее преклонение перед Гелией. Я не буду с ними общаться уже никогда! Я завтра же их забуду! Я стала лихорадочно соображать, что мне необходимо забрать с собой из тех вещей, за которые Гелия мне так и не заплатила. Чтобы уже никогда к ней не возвращаться. Бабушка уж точно меня одобрит. Гелия грустно наблюдала мою суету, и я уже знала, что ей не надо объясняющих слов. Она чувствовала меня как саму себя. Она была необыкновенно тонка, она всегда и всё понимала, часто лишь играя в безразличие ко всему, нося на себе как платье роль самовлюблённой избалованной и глуповатой знаменитости. Это был род защиты от вторжения излишне проницательных чужаков в её личное пространство.

— Ты думаешь, что за сила толкает тебя раз за разом искать его? Ты ведь его искала в моей квартире даже теперь? Я вовсе не осуждаю тебя. Потому что знаю, как это бывает. На самом деле эта сила скрыта не в тебе. Это он избрал тебя, он и тянет твою душу к себе. Потому что он сильнее, чем ты. Поэтому ты подчинишься ему всё равно, как бы ты ни отнеслась теперь к моей просьбе. А я разлюбила его. Я устала играть, что продолжаю его любить. И он устал верить в мою игру, отлично зная, что его доверие тоже игра и притворство. Мне нужен только Нэиль. Только он, мой мальчик-мечта.

— А как же ваша дочь, ваше прошлое?

— Не в моих силах вернуть прошлое, а дочь я люблю. И Нэиль её полюбит. Когда мы с Нэилем покинем этот город и этот континент, Рудольф уже не найдёт ни меня, ни мою дочь. Рудольфу дочь по-настоящему и не нужна, как бы он ни уверял меня и самого