За всем этим стоял человек по фамилии Хазарин. Энергия его была такова, что в его присутствии лопались, будто мыльные пузыри, электрические лампочки. В анамнезе он был выпускник циркового училища, жонглер; его большое лицо, украшенное очень бледными, как бы радужными, глазами навыкате, всегда сохраняло напряженное и мечтательное выражение, точно он по-прежнему поддерживал в воздухе маленькую планетную систему из невидимых шаров. Собственно, так оно и было: бизнес Хазарина опирался на воздух и ни на что больше. Хазарин был великий мастер концептуальных развлечений. Его приглашали наперебой модные клубы: там он устраивал трэш-вечеринки, куда полагалось являться в одежде, сшитой из мешков для мусора, и Брежневские чтения, где никто ничего не читал, но все пили грубую водку и закусывали розовой, будто нарезанный ломтями рулон туалетной бумаги, докторской колбасой, причем столы были застелены слоями настоящих, с портретами Леонида Ильича, советских газет.

Отдавая много сил клубным затеям и безбашенным корпоративкам, Хазарин по большей части действовал самостоятельно. Он первым уловил момент, когда заниматься горными лыжами и дайвингом перестало быть круто, и предложил богатым клиентам новые виды экстрима. Он без предупреждения брал их теплыми из шелковых постелей и отправлял, с пятьюдесятью рублями в кармане, самолетом в Анадырь или в Бийск, без права на телефонный звонок. Он сколачивал из них бригады разнорабочих и продавал на месяц золотозубым кавказцам. Желающие могли посидеть в настоящем КПЗ или поработать наркокурьерами на настоящую мафию. Столичных бизнес-леди постбальзаковского возраста Хазарин наряжал проститутками и вывозил стоять, под прикрытием своих бойцов, вдоль определенных автострад – что чрезвычайно льстило дамам, в обычной жизни носившим строгие костюмы и напоминавшим в них стальные тяжелые сейфы. Размалеванные, кудлатые, с затянутыми в лоснистый стрейч тюленьими формами, они терпели и холод, и дождь – и ничем так не гордились, как затормозившей возле них допотопной иномаркой с задрипанным клиентом. Не факт, что все клиенты отсекались дежурной обслугой: иногда от дам поступали особые указания, и поговаривали даже, будто некоторые отношения приобрели постоянный характер, уже без посредничества псевдо-сутенеров. Вообще у тех состоятельных господ, кто прошел через хазаринский экстрим, что-то менялось в повадке, в стиле руководства своими структурами. Каждый отдельный хазаринский проект был засекречен, но участники узнавали друг друга по глазам, в которых появлялся жесткий, совершенно бесцветный блеск – в каком-то смысле более ценный, чем сверкание пятикаратного бриллианта.

По сравнению с тюрьмой и каторжными работами на диких стройках, акция по сбору стеклотары была спокойной, для многих разминочной. Мухин, однако, не решался пока что заходить дальше. Он подался к Хазарину потому, что чувствовал себя обманутым жизнью. Что-то странное произошло со всеми. Мухин осознавал, что так называемые незащищенные слои населения, прежде строившие коммунизм, а теперь лишенные всего, называют себя обманутыми с гораздо большим правом, чем он, бизнесмен. И все-таки существовала и симметричная бедности ловушка для человеков, в которую Мухин угодил с разгона, не сразу поняв, отчего жизнь вдруг лишилась смысла.

Деньги, которые он наживал, наживал и вот нажил, внезапно как бы потеряли покупательную способность. Все, чего хотелось раньше, стало доступно – но тут же выяснилось, что статусные предметы роскоши на девяносто пять процентов состоят из иллюзии. Призрачный, лукавый блеск сбывшейся мечты оказался страшнее, чем неутоленная жажда обладания, столько лет томившая Мухина. Пафосные мировые курорты в реальности проиграли глянцевым картинкам из собственной рекламы; от регулярного переедания стерлись вкусовые рецепторы; бриллианты обернулись всего лишь углеродом, тем же самым, что содержится в графите копеечных карандашей. Столько нервов было сожжено, столько потрачено сил, столько грехов принято на душу – и все впустую. По энергозатратам, по личным рискам путь Мухина к деньгам был сопоставим с тем, что обычно называют подвигом – но за такие подвиги не полагалось орденов. За такие подвиги полагались прессинг чиновников и глухая нелюбовь народных масс. Все это разрушало физически. Мухин ощущал в себе свои попаленные нервы, точно часть его мозга превратилась в торф; грехи едко тлели по ночам, как тлеют черные от смол легкие курильщика. Мухин знал, что так оно и будет, сколько ни занимайся здоровьем.

Деньги обманули. По отношению к бизнесу они были сырьем, таким же, как молоко или какао-бобы (Мухин производил довольно неплохой и неплохо брендированный шоколад). По отношению к самому Мухину деньги были ничем. Существуя главным образом в электронном виде, деньги представляли собой единицы информации, не носившей никакого отпечатка личности Мухина. Принадлежащие Мухину евро и рубли ничем не отличались от евро и рублей, принадлежащих другим людям. Из-за этого Мухин сам себе казался не вполне достоверным, не совсем настоящим. Часть его личных средств была, еще давно, вложена в десять элитных квартир, сдававшихся, через агентство госпожи Алексиной, состоятельным иностранцам, работавшим в Москве. Особенно из-за этой недвижимости Мухина не оставляло обидное ощущение, будто он наживал не для себя, а для других: вот для этих мистеров, похожих на очкастых ощипанных орлов, и для их бесцветных миссис, что живут теперь в завидных апартаментах с видами на пряничные московские церковки и посылают Мухину на банковский счет состоящие из денег безличные мессиджи.

Единственное, на что деньги еще годились – это для покупки людей: тех, кто еще не достиг призрачной области осуществления желаний, но с напряжением всех сил туда стремился. И кукольные, едва совершеннолетние, блондинки, и бодрые менеджеры, и набрякшие, с печальными мудрыми глазами, деятели культуры – все хотели быть купленными. Некоторых знакомых Мухина это доводило до пограничных состояний разной степени тяжести. Охреневшие, обдолбанные, облитые до ширинки раритетным алкоголем, они куражились, пробуя на прочность незримые запретные границы – и что-то в результате у них случалось с вестибулярным аппаратом: даже на трезвую голову их слегка качало, они шарахались от ступенек и слишком длинных и резко очерченных теней.

Мухин, человек здравый, ни разу не соблазнился последовать их примеру. Он тоже покупал людей – но исключительно для дела, приговаривая: «Велика Россия, а работать некому». На шоколадную компанию Мухина с интересом смотрели крупные западные игроки, несколько кондитерских брэндов и инвестиционных фондов весьма настойчиво предлагали продать бизнес, при неудаче грозило недружественное поглощение, со всеми вытекающими обстоятельствами. Мухину требовался топовый финансовый директор, гроссмейстер, способный развязать хозяину руки для производства; такого директора в обозримом пространстве нельзя было достать ни за какие деньги.

Словом, к сорока восьми годам Дмитрий Дмитриевич Мухин обнаружил себя в том состоянии жизни и духа, когда сделалось невозможно оставаться наедине с самим собой. Тут и подвернулся радужный Хазарин, человек-шар.

Хазарин был тучен, причем с первого взгляда становилось понятно, что он все время прибавляет в объеме. На его тугой, приятно загорелой физиономии следы былых морщин едва белели, будто полустершийся рисунок мелом; брючный ремень, сделанный на заказ, делил его пузатый корпус ровно пополам, напоминая полоску на детском мяче; из раствора плохо сходившейся рубахи выглядывал толсто завязанный пуп, похожий на тропический фрукт. При этом совершенно не создавалось впечатления, будто тучность Хазарина гнетет его к земле. Наоборот: раздуваясь, он точно становился воздушнее, легче; его маленькие, дамского размера, дырчатые туфли были проворны, как мыши, и если никто не наблюдал, Хазарин норовил пробежаться на цыпочках; казалось, что если хлопнуть Хазарина по лысой макушке, он высоко подпрыгнет. Мухин где-то читал, будто даже самый талантливый жонглер удерживает на орбите только семь шаров, а восьмой, роковым образом превышающий человеческие возможности, обязательно роняет на землю. Мухину мнилось, будто Хазарин каким-то странным способом сам превратился в этот восьмой невозможный предмет – сделался главным шаром создаваемого им незримого маленького космоса. Смысл этого превращения Мухин постигал не вполне.