Но не так все просто. Прилипчивый следователь сразу заподозрит неладное, а уж мадам адвокат просто обнюхает каждый квадратный сантиметр, найдет какую-нибудь капельку, ниточку, ошметочку, изобличающую Ситникова. А самое главное – с исчезновением Галочки растает и тот волшебный покров, под которым Ситников, в полной безопасности, недосягаемый для милиции, танцует под Моцарта. Как же поступить?

Впервые Ситников подумал о том, что от любви, этой непонятной и враждебной энергии, может быть польза. Галочка и только она вырабатывает вещество, идущее на защитную ткань для Ситникова. И пока она делает это, пока снимает свой многосерийный фильм про городского романтика, никто до Ситникова не доберется. Идеальная секретарша, идеальная свидетельница, идеальная жена. Вот шеф разозлится. Будет делить с Ситниковым Галочкину заботу. А куда он денется? Ситникову в первую очередь достанется и кофе с шелковой пенкой, и вкуснятина на подогретой тарелке. А если еще родится ребенок…

Надо все решить. Надо все решить прямо сейчас. Ситников, давно оставшийся один в сером железном тамбуре, накурился так, что щипало распухший язык. Пора, пора. Когда он возвращался к себе по пустому ночному коридору, по правую руку от него, в закрытых спальных отсеках, сопела, похрапывала, бормотала теплая жизнь, а по левую руку летела в одинаковых окнах ирреальная тьма.

Галочка сидела на диване очень прямо, положив напряженную, немного дрожащую ладошку на раскрытую книгу. Увидев Ситникова, она уронила томик и отшатнулась.

– Гал, ты чего? – произнес Ситников ненатуральным голосом, запирая купе.

– Нет, ничего, просто я… – Галочка пристально смотрела на Ситникова. – Ты улыбаешься так, будто сейчас меня задушишь.

– Вот глупости! – неискренне возмутился Ситников, сжимая Галочкину руку и напоминая себе, что надо будет сейчас поцеловать эти мягкие, как виноградины, наманикюренные пальчики. – Гал, выходи за меня замуж. Лучше тебя никого не найду.

В этом году бабье лето перестаралось. После мокрых холодов начала сентября наступила жара, и площадь Трех вокзалов напоминала покрытую горелым маслом раскаленную сковородку. Пересохшие палые листья валялись под ногами приезжающих и отъезжающих, будто бесплатные чипсы; от их шершавой, царапучей сухости еще больше хотелось пить, пить, пить, и граждане пассажиры, впряженные в тарахтящую колесную кладь, выстраивались в толстые очереди к точкам, продающим напитки. Слепящее бледное солнце все обливало стеклом, отчего стоявший на площади памятник П.П. Мельникову более всего напоминал гигантскую бутылку темного пива, водруженную, от посягательств жаждущих, на высокий постамент.

Именно это сравнение первого российского министра путей сообщения с пивной бутылкой вертелось в перегретой голове здоровенного одутловатого бомжа, передвигавшегося по площади с матерчатой кошелкой, в которой сиротливо болтались две стеклотарины. Вид у бомжары был устрашающий: заплывшая рожа в малиновых пупырях, кривая борода, грубая и вонючая кожаная куртка, похожая на изоржавленный доспех, из-под куртки – засаленные тренировочные штаны, бывшие некогда «Адидасом» китайского производства, из-под штанов – растоптанные кроссовки уже совсем неизвестного происхождения, будто бы обе с левой ноги. В целом этот дородный бомж напоминал опустившегося боярина, которому царь Петр отрубил бороду топором. Подумавшие так не были бы далеки от истины: под мерзкими тряпками, под жгучим на солнце красочным гримом и нахлобученными волосьями скрывался не кто иной, как Дмитрий Дмитриевич Мухин, известный бизнесмен. Вонючий прикид в совокупности с работой вертлявого гримера обошелся Мухину в четыре тысячи зеленых американских рублей.

Из-под мужицких кустистых бровей, тоже приклеенных и немного мешающих моргать, неузнаваемый Мухин цепко сканировал площадь. Тут и там он видел своих. Вот проковылял, в землистом пальтишке, превосходно загримированный Котя Синельников, креативный директор «СпектрМедиаГрупп». Далее маячил, похожий в зеленой куртке на грязный овощ, Маркуша, Марк Семенович Мирчин, крупный финансист. Какой-то вальяжный качок, вывалившийся, помахивая пухлой барсеткой, с Казанского, попытался было пнуть Маркушу, неловко наклонившегося за бутылкой: тут же напряглись двое в одинаковых белых рубашках и с одинаковыми крепкими затылками, делавшие вид, будто изучают ассортимент цветочного киоска. Однако Маркуша вывернулся, уцепив и бутылку, победно блеснувшую; двое снова расслабились и вернулись к розам, которые орошала, фукая серой водной пылью из пульверизатора, разбитная продавщица.

На площади присутствовали и дамы. Госпожа Александра Алексина, хозяйка серьезного риэлтерского бизнеса, коллекционирующая меховые манто от J.Mendel, сейчас щеголяла в мужской ветровке, словно сшитой из грубой оберточной бумаги; перекошенная короткая юбчонка открывала полные ноги в драных черных колготках; из больших овальных дырьев на колготках словно лезла старая вата. Вот уж чего нельзя было предположить в госпоже Алексиной – так это победившего целлюлита. Казалось, ничто не могло одержать победу над волей этой железной леди. Будучи уже далеко не девчонкой, госпожа Алексина приехала в Москву из страшненького медеплавильного городка Краснокурьинска, сделала деньги, завоевала столицу, последовательно вышвырнула, словно шелудивых котят, трех молоденьких мужей – двух блондинов и одного брюнета. Госпожу Алексину уважали и побаивались. Но сейчас железная леди выглядела растерянной. Вместо того, чтобы собирать стеклотару, она бесцельно бродила туда и сюда, то и дело попадая в медленные, тускло горящие в собственном смоге автомобильные потоки. Госпожа Алексина, однако, не смотрела по сторонам: в руке ее посверкивало, пуская дрожащие солнечные зайцы, дешевенькое зеркальце. Уставившись на свое отражение, госпожа Алексина то щупала похожий на грязную малярную кисть клок парика, то кривилась, изучая морщины, искусно наложенные на ее гладкое, будто клякса воска, начисто лишенное возраста лицо. Словом, дама вела себя неадекватно. На локте ее болталась, колеблемая ветерком, пустая кошелка.

По правде говоря, у всех участников соревнования успехи были так себе. Оказалось, это трудно – собирать пустые бутылки. Погода благоприятствовала, жажда томила всех, тут и там какой-нибудь взмокший гражданин, стоя в позе горниста, выглатывал бурлящее пиво из вожделенной стеклотары. «Не оставите бутылочку?» – подобострастно обращался к гражданину запыхавшийся Мухин, прибежавший на сигнал пивного горна. Гражданин настороженно косился, продолжая упруго качать в себя мутнеющее питье, или вовсе поворачивался спиной, на которой расплывались, прилипая к розовому телу, влажные пятна. Бизнесмен Мухин, привыкший весьма ценить каждую минуту своего рабочего времени, использовал ожидание, чтобы наметить взглядом следующий объект – а когда оглядывался, не было уже ни гражданина, ни бутылки. Никто не дожидался внимания Мухина, никто не сотрудничал. Стеклотара словно проваливалась сквозь землю: казалось, площадь Трех вокзалов обладает тем же досадным свойством, что и рабочий стол Мухина, на котором, если не проследит секретарша, пропадает без следа нужный документ.

За полтора часа соревнования Мухин изрядно устал. Ему буквально мерещились эти медленно выпиваемые бутылки: запотевшие, оплывающие толстыми каплями, будто горящие свечи; накачанные перепончатыми пузырями и тяжким, несвежим дыханием пьющих. Казалось, бутылки содержали частицы душ напившихся граждан – и души эти были неуловимы. Мухина так и подмывало позвонить водителю Валере, велеть ему купить четыре ящика «Балтики», вылить жидкость на землю, а стеклотару, чистую от человеческих эманаций, доставить шефу. Но подобные действия, по правилам соревнования, были строжайше запрещены.