чуть не сваливается на пол и чистое покрывало тут же украшает пепел и несколько окурков.

– Что б тебя!.. – громко говорю я.

– Ты что ругаешься? – спрашивает Наташка.

– Тут муха прилетела…

Я слышу шлепанье босых ног. В комнату заходит жена.

– Где муха? – грозно спрашивает она.

Мы оба осматриваем тахту, а потом всю комнату. Но мухи почему-то нигде нет.

– А кто пепел на покрывало высыпал? – возмущается Наташка.

– Муха.

Жена недоверчиво усмехается… Она приподнимает пепельницу и стряхивает с покрывала буро-серый порошок. Потом берет со стола журнал и вырывает из него страницу.

– Ты что делаешь? – кричу я. – Там же мой рассказ!

Наташка молча, с помощью вырванного листка, справляется с пеплом на полу.

Потом она поднимает голову и белозубо улыбается:

– За совком идти не хочется… Жарко!

Жена уходит… Наташке нравится «принимать ванны» из кружки в жару.

Я возвращаюсь на диван. Но почти тут же появляется муха: дз-з-з!.. Муха снова роется в пепельнице: дз-з-з!..

Что слышит Наташка? Мой откровенно возмущенный вопль и звон упавшей на пол пепельницы.

В комнату просовывается мокрая голова жены:

– Ку-ку!.. Что, опять муха?

– Да.

– Врешь, писатель.

– Честное слово.

Наташка входит в комнату на цыпочках. Она оглядывается вокруг с грацией пантеры готовой к прыжку.

– Цыпа-цыпа-цыпа! – зовет Наташка муху.

Но муха пропала. Ее нет даже под тахтой и в маленьком шкафу. Во взгляде жены уже откровенное подозрение. Наша дуэль «глаза в глаза» заканчивается ничем. Наташка вырывает из очередного журнала, очередную страницу, чтобы убрать пепел.

Я молчу.

Наташка смотрит на меня и улыбается.

– Тут, на страничке, твое имя напечатано, – она показывает мне журнальный лист. – Ерундовый у тебя рассказик получился, я его читала.

Я молчу. Жена заканчивает свою работу, ставит пепельницу на место и уходит.

Я смотрю на тетрадку… О чем я думаю, рассматривая чистый лист бумаги? О трагедии. Я уже чувствую, как описание трагической судьбы писателя вот-вот хлынет потоком чернил из моего пера… Еще чуть-чуть и…

Из-за пепельницы выходит муха.

Я издаю слоновий рев:

– Убью, нечисть!

Пепельница летит на пол. Возвращается Наташка. Она внимательно осматривает комнату.

Неожиданно жена говорит:

– Замри, сочинитель.

Ее взгляд скользит туда-сюда над моей головой. Я послушно превращаюсь в столб.

Жена хищно улыбается и тянется рукой к столу – к стопке журналов и газет. Наташка медленно свертывает в трубочку самый толстый и красивый журнал. Кстати, там тоже напечатали мой рассказ. Я ясно вижу на бумажной «дубинке» свое имя.

– Там мой рассказ, – тихо шепчу я жене.

– Где? – бездумно спрашивает Наташка.

У нее пустые глаза тигрицы перед прыжком. Она крадется вперед. Ради убийства ехидной мухи я молча соглашаюсь на святотатство. Наташка медленно поднимает журнальную «дубинку»… Я закрываю глаза.

Бац!.. На мою голову обрушивается скользящий удар.

– Все?! – радостно спрашиваю я.

– Нет. Глаза запахни, беллетрист.

Бац-бац!..

– Ну?!..

–Терпи, писака, – говорит жена. – Может быть, тебя в гении запишут.

– Какие гении?

– По ловле мух.

По коридору идет дочка Женечка. Ей тоже жарко и она тоже идет купаться.

– Что тут у вас? – Женечка заглядывает в комнату.

Она смотрит на неподвижного папу и на маму с бумажной «дубинкой» в руке.

– Мы муху ловим, – улыбается Наташка.

– Какую муху? – удивляется Женечка. – Тут нет никакой мухи.

Наташка громко смеется. Она бросает журнал и бежит по коридору.

– Стой! – я бегу следом.

Но Наташка успевает закрыть дверь в коридоре на замок.

– Открой дверь, – кричу я.

– А зачем ты мне врал про муху? – смеется за дверью Наташка.

– Как это врал? Ты же видела, я терпел все твои издевательства.

Наташка молчит.

– Открой дверь!

– Знаешь, если честно, то я только потом поняла, что ты не врал, – говорит Наташка. – Наверное, к тебе и в самом деле прилетает какая-нибудь сумасшедшая муха.

– Тогда почему ты не прекратила свои издевательства?

– Потому что у тебя было очень глупое лицо, – Наташка снова смеется. – А, кроме того… Знаешь… Ну, ты же писатель.

– Ну и что?!

Жена молчит. Я возвращаюсь в вою комнату.

С порожек меня окликает Женечка:

– Пап, а ты станешь когда-нибудь классиком?

– Нет.

– Почему?

Потому что у меня глупое лицо, потому что мои скомканные рассказы летят в мусорную корзину вместе с сигаретным пеплом и потому что меня только что избили журналом, в котором напечатали мой самый лучший рассказ. Господи, я бы согласился с любой критикой, но только не с такой!..

Я падаю на тахту и долго смотрю на чистый лист бумаги. Я думаю о нелегкой писательской судьбе. Нет-нет!.. Я думаю о трагической писательской судьбе.

Впрочем, ладно… Пора работать. Пора-пора-пора работать над настоящей трагедией. И такой, чтобы весь мир ры-ы-ы-ыдал!

Я беру в руки авторучку… Так, с чего бы начать?

… Из-за пепельницы на меня снова смотрит бандитская физиономия мухи.

Хочется хрюкнуть…

Я лежу, уткнувшись носом в подушку. Руки Наташки нежно массажируют мою спину. Мне хорошо, то есть я просто балдею.

– Ой же, мамочки!.. – громко говорит в прихожей подруга жены Зойка.

На пол, с характерным стуком, падает сапожок.

– Дурацкий замок снова сломался, – поясняет Зойка, заходя в зал. – Слышь, Леха, ты, чем сейчас занят?

Я приоткрываю один глаз и мычу в подушку:

– Кайф ловлю. А что?

Зойка садится в кресло. Она смотрит на Наташку, потом на меня и усмехается.

«Подумаешь, идиллия», – читаю я в пренебрежительном взгляде Зойки.

– В общем, так, люди, – лицо Зойки становится серьезным. – Я целую неделю ангиной проболела. Не была ни на одной репетиции. А спектакль уже завтра. Леша, мне срочно нужен сценический болван. В общем, ты несколько раз говоришь: «Дорогая, деньги – самое важное в жизни», а я – все остальное.

Я уточняю:

– Спектакль о любви?

Зойка жмет плечами:

– Да, а что?

Я открываю второй глаз:

– Эротика есть?

Зойка жмет плечами:

– Возможно. Но ты будешь только сценическим болваном, понимаешь? Стой, молчи и время от времени произноси свою дурацкую фразу о деньгах.

Наш диалог с Зоей быстро перерастает в спор. Я пытаюсь убедить ее, что для того, чтобы войти в роль болвана мне нужно знать свою роль по-настоящему.

– Это как по-настоящему? – возмущается Зойка.

Я улыбаюсь:

– Поцелуи в спектакле есть?

Мы переходим на повышенный тон.

– Есть, а что?!

– Ага!..

– Что ага?!

– Ничего. Кстати, я уже читал эту идиотскую пьесу. Твоя героиня во втором акте теряет сознание и ее безостановочно целуют… Нет, буквально покрывают поцелуями. Я хочу начать с этой сцены.

Зойка слегка краснеет:

– Хам!

Наташка смеется и похлопывает меня по спине:

– Зойка, не бойся. Лешенька все равно не встанет.

Зойка удивленно:

– Почему?

Наташка:

– Он еще