Мы прошлись по Синопской набережной, через Таврический сад вышли к Кирочной и прошли ее целиком, остановившись на набережной Фонтанки, где наблюдали людей, таскавшихся по желтоватому льду без всякого страха. Вернулись и перешли через Литейный мост, соединяющий царственность центра с мрачным, на большого любителя, очарованием Выборгской стороны. Все это время нас поливало зимнее солнце, а Женя, перескакивая с одной на другую тему, беспорядочно говорил.

Я наблюдал за его оживленным лицом. По нему как будто носилась толпа прозрачных насекомых. А в глазах горел бледный огонь. Тусклое, но упрямо светящееся безумие. Женя никогда не умел рассуждать о быте, о простых человеческих темах вроде еды, спорта и отдыха. Он сразу же добирался до глубинных вопросов бытия и небытия, рассматривая их, как до сих пор принято говорить в научной среде, «сквозь призму» — в его случае сквозь призму изощренного онанизма, секса и всех проблем, касающихся мочеполовой и анальной сферы.

Он стал убеждать меня, что писатель Тургенев был пошлый беспомощный беллетрист, но в конце жизни стал настоящим гением. В своих поздних белых стихах. У Тургенева есть стихотворение, в котором лирический герой, дряхлый писатель, лежит на смертном одре, и к нему через окно залезает огромное насекомое, взбирается на больного старика и начинает насиловать. «Вот! — кричит умирающий. — Я, благонамеренный дворянин, писатель Тургенев, и к чему я пришел на закате дней? К тому, что какой-то гигантский жук затрахает меня до смерти».

Позже, вернувшись домой, я прочитал все стихи Тургенева, но не нашел ни одного и близко похожего по сюжету. Но с какой жадностью я искал, хотя и подозревал, что Тургенев вряд ли где-нибудь описал изнасилование насекомым.

Когда мы сели передохнуть в Сампсониевском саду, поднялся неистовый и сумбурный звон колоколов — должно быть, в соборе был нанят новый звонарь, малоспособный, но энергичный. Женя не мог усидеть на месте, шагая кругами вокруг скамейки, он стал говорить о том, что бога отца сменил бог дед. Это добрый старик, но с очень больной простатой. Из-за своих медицинских проблем он совсем отошел от дел, выпустил вожжи реальности, и ничего другого не остается, как взять их в свои руки. А где же эти вожжи находятся, и как их следует брать, и куда в этом случае направлять повозку, на эти вопросы получить ответа не удалось. Увидев еще издалека и, может быть, до того, как он вообще появился на горизонте, свой автобус, Женя, на прощание поцеловав меня в лоб, бросился через дорогу. Не заметив вильнувшей перед ним в последний момент машины, он успел вскочить в дверь и тут же скрылся в толпе пассажиров.

Женя не стремился держать свое состояние под контролем и не особенно доверял таблеткам. Он считал, что они оглупляют его, а его пограничные состояния позволяли заглядывать в те края, куда обычному человеку заглядывать не приходится. У него случались видения и прозрения, которые, вероятно, оправдывали постоянный риск соскользнуть в опасное для него и обременительное для других очень деятельное сумасшествие.

Я достал телефон и снова взглянул на снимок своей могилы. Все это время я не сомневался в своей психике. Несмотря на неблагонадежную родословную и весь абсурд ситуации, никаких признаков сумасшествия я не ощущал. Я мыслил хотя и не очень умно, но совершенно рационально. А теперь мной овладела новая мысль: может, этот рационализм и есть самый верный из признаков?

Женя несся в холодную пропасть на полной скорости, на своих оливковых, хорошо смазанных лыжах безумия, но что, если в итоге я обгоню его? Темная лошадка, которая сделает мощный рывок в конце. Может быть, это даже затормозит его болезнь. Как, бывает, пьяного человека, впавшего в дикарское состояние, вдруг отрезвляет вид другого пьяницы, того, кто ведет себя еще громче.

* * *

Я продолжал потреблять в огромных количествах морковный сок, из-за этого губы и пальцы приобрели постоянный оранжевый оттенок. Я не мог работать и не мог возиться с детьми, не мог думать о самых простых бытовых вопросах. Реальность окружила меня со всех сторон, но проходила сквозь, как сплошная стена тумана.

Каждые пять минут я обновлял свою страницу на «Википедии», изучал со всех ракурсов снимок могилы. Все это казалось несмешным повторяющимся анекдотом, который крутят двадцать четыре на семь, как радио «Юмор ФМ» в следственном изоляторе. Все попытки найти своего поклонника не удавались. Аккаунты были удалены, дом, в котором он жил со своей вымышленной семьей и молчаливой собакой, терялся в лабиринтах дворов у набережной. Я написал поэтам-метамодернистам, сидевшим в рюмочной «Маяк» в ту нашу встречу. Но почему-то все как один оказались не в состоянии даже приблизительно вспомнить, что было после того, как мы покинули квартиру Никонова.

Я посетил еще несколько кладбищ в течение ближайших трех дней — Малоохтииское, Большеохтинское и Новодевичье. Тщательно инспектируя очередной участок, покрытый десятками одинаковых обелисков, я наконец додумался, что выбрал неправильный ориентир.

Следовало ориентироваться не на эти памятники, а искать дерево, искривленное у самого корня. Это была, конечно, куда более редкая примета, настолько редкая, что я пока не встретил ни одного такого деревянного Квазимодо.

В книге Джеймса Н. Фрея «Как написать гениальный детектив», да и наверняка не только в ней, а в любом учебнике драматургии, говорится о том, что главный герой должен действовать на пределе своих возможностей. И мне оставалось только порадоваться, что я не герой триллера или мистического детектива, некоторые элементы которых помимо воли проникли в мою жизнь. Что это был бы за герой детектива, которому нужно расплести паутину, свитую тайными обществами и корпорациями, а может, и вовсе ввязаться в бой с самим Диаволом, а у него не держится в голове даже код подъезда. У него географический кретинизм, он нелюбопытен, у него глупый инертный ум, он рассеян, ему нужно как можно скорее к врачу, но преодолеть трусость не получается.

Здесь даже самый терпеливый, благосклонный ко мне читатель, который дошел до места с «Википедией» и снимком могилы и подумал тогда: «Вот оно! Может, сейчас прервутся эти потоки нытья и самолюбования, без которых в так называемой современной внежанровой литературе никуда, и возникнет хоть какое-то подобие интриги», — так вот, в эту секунду такой читатель с ненавистью отбросил бы эту книгу. Ну как герой может быть настолько тупым, чтобы не выбрать нормальную запоминающуюся примету.

Одним словом, теперь поиск по кладбищам был упрощен, я смотрел исключительно на деревья. Все кладбищенские стволы казались мне неестественно ровными, крепкими и высокими. Этим деревьям повезло вырасти на крайне благоприятной почве.

Исследовав Малоохтинское, я заглянул в гости к Лехе Никонову. Мы не виделись после заседания метамодернистского кружка, и мне казалось, что он затаил на меня обиду или разочаровался во мне, потому что все заседание я промолчал в углу, распространяя вонь ароматических масел.

* * *

Леха был раздражен и подавлен. Окна были занавешены непроницаемыми бордовыми шторами, и свет не горел. Он скользил беззвучными тапками от кровати к столу и восклицал: «На хуя! На хуя ты все ходишь по кладбищам? Придет время — еще натусишься там! Еще завоешь!»