22 мая в Берлине министры подписали договор о дружбе («Стальной пакт»), предписывавший сторонам: «Согласовывать свои позиции по всем вопросам, касающимся их взаимных интересов или общего положения в Европе» (статья 1); в случае «угрозы извне» проводить «консультации о мерах, которые необходимо будет предпринять для соблюдения своих интересов» и оказывать «полную политическую и дипломатическую поддержку с целью устранения этой угрозы» (статья 2); поддерживать партнера «всеми своими военными силами на суше, на море и в воздухе» в случае «военного конфликта с другой державой или с другими державами» (статья 3); «углублять свое сотрудничество в военной области и в области военной экономики» (статья 4); «в случае совместного ведения войны заключить перемирие или мир лишь в полном согласии друг с другом» (статья 5); «сохранить отношения… с дружественным им державами… в будущем и совместно соответствующим образом учитывать интересы, связывающие их с этими державами» (статья 6). Договор заключался на десять лет и вступал в силу немедленно после подписания (12).

Теперь Муссолини занимало другое — как остаться в стороне от европейской войны. 30 мая он подготовил меморандум для Гитлера о том, что война неизбежна, но «Италия нуждается в подготовке., до конца 1942 г.» и «не желает преждевременно начинать войну европейского характера». Дуче назвал свою политику нон беллиджеранца, «неучастие в войне»; аналогичную формулу (мукайню) применило и японское правительство в сентябре 1939 г. Советские историки отмечали, что это «не имеет ничего общего с нейтралитетом», но то же самое можно сказать о политике США в отношении войны в Европе в 1939–1941 гг., когда они явно поддерживали одну сторону (13).

Получив меморандум, фюрер пришел в бешенство; бумага была погребена в архивах, а отношение немцев к союзникам стало подозрительным. Муссолини на самом деле боялся войны. 28 августа поверенный в делах Лев Гельфанд писал Молотову из Рима, может, несколько сгущая краски: «Экономическое положение становится, все более и более напряженным… Непопулярность войны растет с каждым днем. Ненависть к немцам охватывает самые разнообразные слои населения… В случае выступления на стороне Германии против Англии и Франции основной удар придется принять более слабому, менее защищенному стратегически, а географически более уязвимому итальянскому партнеру „оси“… В Риме потеряли веру в возможность дальнейших безболезненных захватов и потому предпочитают пока сохранить и закрепиться на достигнутом».

Дуче даже вызвался помочь Берлину в нормализации отношений с Москвой. Чиано «подчеркнуто напоминал об итальянских „заслугах“ в советско-германском сближении за истекшие три месяца… Сейчас, естественно, Чиано пытается перед нами нажить некоторый капитал, — сообщал Гельфанд 28 августа, — а перед представителями других стран похвастаться, что советско-германское соглашение является в основном продуктом итальянского творчества… Я не счел, естественно, нужным спорить с Чиано по этому поводу и объяснять действительные причины решающего поворота Гитлера. Изменение позиции Германии в советском вопросе, конечно, объяснялось не советами и рекомендациями Рима. В учете вообще второстепенной роли Италии (выделено мной. — В.М.) нынешние заявления Чиано… являются для Рима некоторой компенсацией, отнимать которую вряд ли есть нужда» (14).

25 августа Гитлер сам объяснил дуче решение пойти на пакт с Москвой, как обычно извинившись, что не информировал его ранее: «Благодаря переговорам с Советской Россией в международных отношениях возникло совершенно новое положение, которое должно принести Оси величайший из возможных выигрышей… Гарантируется благожелательное отношение России на случай любого конфликта». Муссолини ответил, что полностью одобряет пакт, и добавил, что будет готов к войне «на земле, в море и в воздухе» в 1942 году (15).

5 сентября Гельфанд сообщал в Москву «доверительно» полученную от директора Политического департамента МИД Бути информацию: «Муссолини высказал Чиано мысль о необходимости как можно теснее связаться с СССР, углубить отношения, иметь постоянный контакт, желательно типа консультации, ибо, как он полагает, никогда в прошлом интересы обеих стран настолько не совпадали… Муссолини думает, что в свете развернувшихся событий ни Италия, ни СССР не захотят допустить перспективно опасное и переходящее за определенные рамки усиление Германии (снова амбивалентность! — В.М.)… Муссолини полагает, что перспектива нынешней войны рассматривается Москвой не только в общереволюционном плане, но и в плане чисто государственных советских интересов. Именно в последнем плане и в качестве решающей в конечном счете силы проявится роль СССР. Италии поэтому надлежит на Москву опираться и согласовывать свою политику» (16).

Намечавшееся улучшение отношений было сорвано советско-финской «зимней войной», в ходе которой Италия заняла резко антисоветскую позицию. Ее общественное мнение (возможно, без нажима властей, хотя в Москве предполагали обратное) дружно приняло сторону малой страны, ставшей жертвой агрессии «русского медведя». В начале декабря 1939 г. фашистская молодежь устроила «кошачий концерт» новому советскому полпреду Николаю Горелкину, после чего Молотов пошел на беспрецедентный шаг: Горелкин был отозван до вручения верительных грамот «ввиду занятой итальянским правительством враждебной линии в отношении Советского Союза, что особенно сказывается в финляндском вопросе» (17). Полпреду было предписано уехать вместе с семьей, чтобы не было сомнений в серьезности происходящего. В первых числах января 1940 г. итальянский посол Аугусто Россо покинул Москву «с вещами». Отношения потенциальных союзников оказались в точке замерзания. 10 января Шуленбург писал в Берлин, что «восстановление нормальных отношений между Римом и Москвой, бесспорно, в наших общих интересах» и что первый шаг следовало бы сделать СССР, который раньше отозвал своего посла (18).

9 декабря, одновременно с решением об отзыве Горелкина, Молотов вызвал Шуленбурга и заявил ему протест по поводу того, что Италия послала на помощь Финляндии 50 самолетов с летчиками, которые были провезены через территорию Германии. Позицию Италии Молотов квалифицировал как «вызывающую» и «возмутительную» и выразил сомнения, что послу ничего не известно о происходящем, так как об этом якобы пишет вся мировая пресса. Два дня спустя Риббентроп вызвал Шкварцева и в свою очередь заявил ему протест в отношении сообщения ТАСС на ту же тему, указав, что с началом военных действий Германия — в соответствии с провозглашенным ей нейтралитетом — прекратила все поставки оружия в Финляндию, несмотря на имеющиеся контракты. Рейхсминистр подчеркнул, что появление подобных официальных сообщений в печати (все понимали, кто говорил голосом ТАСС) на руку только Лондону. Шуленбург посетил Молотова, чтобы продублировать информацию. Нарком, скорее «для порядка», заявил, что располагает информацией «не только из газет», намекая на разведывательные источники, но в целом инцидент по обоюдному согласию был исчерпан.

После очередного приезда Риббентропа в Рим и заключения советско-финского мирного договора 12 марта 1940 г. дуче более не упорствовал. 14 марта рейхсминистр проинформировал о переговорах советского полпреда, подчеркнув: «Я сказал ему (Муссолини. — В.М.), что наши отношения с Россией становятся все более тесными и что с заключением пакта о ненападении и договора о дружбе создан базис для прочного и ясного сотрудничества этих стран. Я одновременно сказал Муссолини, что мы, в Германии, сожалеем, что между Италией и Россией не имеется близких взаимоотношений, как между Россией и Германией. В особенности сожалел я об этом потому, что как раз сам Муссолини перед заключением советско-германского соглашения говорил, что он приветствовал бы с точки зрения Италии улучшение отношений Германии с СССР… Дуче сказал, что он сам также желал бы улучшения советско-итальянских отношений». Заявив о готовности содействовать примирению между Римом и Москвой, «Риббентроп подчеркнул, что сообщает все это для информации Молотова и Сталина», — немедленно телеграфировал в Москву Шкварцев (19).