теперь всех баттерфляем учит.

— Хотя бы кролем, — уступил Курочкин, согласный и на меньшее.

— Ему это нужно, как рыбке зонтик, — учить вас. Неужели не видите? Топориком будем плавать, — с жесткой усмешкой произнес Андрюша. — Сейчас у нас что, «инглиш»?

— Ага…

Андрей распахнул дверь кабинета иностранных языков. Здесь открыты окна, блестит свежевытертая доска.

Девочка с повязкой — она тут одна, — растопырив руки, кидается к мальчишкам:

— Ну что вам здесь? Дайте же проветрить!

— А ты дежурная? Тебя туда вызывают.

— Куда? Зачем?

— Бороться с беспорядками. Там Виталь Палыч, он один не справляется, — весело лгал Андрюша. — Вот у ребят спроси.

Девочка недоверчиво выглянула в коридор, а Гродненский и Курочкин ловко выставили ее из класса и, торжествуя, закрыли дверь на ножку стула.

Андрей уселся на подоконник:

— Знаете, как его надо назвать?

— Кого? Виталия?

— Как?

— Числитель.

— Почему? — улыбаясь, спросил Пушкарев. — Нет, вообще-то, подходит, но почему?

— А раз подходит, нечего объяснять. Числитель — и все!

Андрей достал из кармана полоску жевательной резинки в яркой обертке[6]. И огонек зависти зажегся в ребячьих глазах.

— Пожевать хотите? Канадская…

— Это тебе все отец привозит? — ревниво и подобострастно спрашивает Гродненский.

— Угу.

Все четверо усердно начинают жевать.

— А все-таки где он у тебя работает? — интересуется Курочкин.

Андрюша сужает глаза, отвечать не спешит.

— Ты клюкву в сахаре любишь?

— Ну?

— Вот он в каждый сахарный шарик вставляет по клюковке. Такая работа!

Гродненский заливается счастливым смехом, улыбается Пушкарев, а Андрюша серьезно наставляет надутого Курочкина:

— Никогда не спрашивай о таких вещах, понял? Ну не имею я права говорить…

— Нет, я знаю, что если человек… ну, вроде как Банионис в «Мертвом сезоне»…

— Ну хватит! — гаркнул Коробов. И наступило молчание.

Вдруг Леня Пушкарев засопел, заволновался и, страдальчески морщась, объявил:

— Ребята… Андрей… Я хочу вам сказать одну вещь, тоже очень важную и секретную. Я получил недавно письмо…

— От своего толстого друга? — засмеялся Андрюша. — Помните, он рассказывал, что у него был толстый друг в прежней школе?

— Ну был! И что тут такого? У него просто нарушение обмена веществ.

— За это самое ты и выбрал его?

— Он умный человек, понятно? Ты его не знаешь и не трогай его! Пока другие бегали, он умнел…

— И много у вас там было таких чокнутых?

Все трое, согнувшись пополам, хохочут над Пушкаревым.

— Все! Теперь не скажу…

— Ну ладно, пошутить нельзя? От кого письмо-то?

— Из Америки! — крикнул Пушкарев, пятнисто краснея.

— Во дает! — покрутил головой Гродненский. — Ври, да не завирайся.

— Да… не смешно, — хмыкнул Коробов.

— Ну как хотите! — отошел от них Пушкарев, и было что-то диковатое в его взгляде.

А вот и звонок. В дверь начинают так барабанить, что наивный человек может подумать, будто массам не терпится овладевать знаниями. Стул с дверной ручки упал от сотрясения, и шестиклассники ввалились на урок английского.

3

После болезни и обидного директорского решения Виолетта Львовна смотрит на шестой «Б» сквозь дымку разлуки, словно ей проводы предстоят, а не урок. Нужно быть сильной! Людям кажется, что она разваливается на части, так нет же! И блестят ее глаза, сохранившие на седьмом десятке изначальную детскую голубизну, и осанка у нее торжественно-прямая, и кофточка под жакетом белее первого снега. Подозревают ли дети о том, что происходит с ней, слышат ли что-то щемящее в звонкости ее голоса? Не должны!

— I am very glad to see you again. Good afternoon, sit down, my friends![7]

Все садятся, кроме Забелиной Ани, с виду эталонной отличницы: воротничок, банты, косички…

— Виолетта Львовна, — говорит она улыбаясь. — How do you feel?[8]

— I am quit well, thank you[9].

— Я как староста от имени всех поздравляю вас с выздоровлением… вот. И не болейте больше.

— I’ll try, my dear, I’ll try…[10] — «Англичанка» заметно растрогана. — Скажу откровенно: я скучала, мне не хватало вас… Правда, мне скрасили эти дни чеховские письма — это ни с чем не сравнимое чтение! Ох, друзья мои, растите скорей — вас ждет такое умное, такое грустное наслаждение, как Чехов… Вам можно позавидовать!

Кто-то захихикал. Сколько раз смех был ответом на эти ее «лирические отступления» и сколько раз она давала себе зарок воздерживаться от них! Она прощает им этот смех, вырастут — поймут…

— Но к делу, к делу! — сама себя заторопила Виолетта Львовна. — До моей болезни мы с вами взяли одну тему… Впрочем, нет! Тарасюк Гриша!

Встал приземистый мальчик угрюмого вида.

— Помнишь наш уговор? Если английского для кого-то не было, — для тебя он был, не правда ли? Вон сколько у тебя точек в журнале, и под каждой подразумевается двойка. Итак, устный рассказик на любую из пройденных тем — прошу.

Тарасюк неторопливо пошел к доске, вздохнул, сказал: «Май Сандэу» — и стал складывать слова в предложения так, будто египетскую пирамиду воздвигал из каменных глыб. Пока он ужасает Виолетту Львовну своим произношением, — познакомимся получше с шестым «Б».

Вот близнецы Козловские — смуглые, худенькие, неотличимо похожие. Они заняты марками: отобрали несколько штук из жестяной коробки, завернули в листок бумаги, и Коля Козловский надписывает: «Коробову. Теперь мы в расчете?».

А Коробов только что получил другое послание — фотографию из фильма «Мужчина и женщина»: Анук Эме с Трентиньяном.

— От кого это? — взволнованно любопытствует Гродненский.

Вместо ответа Андрей переводит взгляд на потупившуюся старосту класса.

— От Аньки Забелиной? Она что, в тебя втрескалась?

— А ты не знал? — улыбается Андрюша.

…А вот другая пара — Галя Мартынцева и Тамара Петрова. Они в близких, но трудных отношениях. Их дружба основана, видимо, на притяжении противоположностей — начиная с внешности. Галка — с косичками, в добротных «мальчиковых» туфлях и школьной форме, а Тамарины узорные чулки, короткая юбчонка, болтающиеся по плечам светлые волосы бросают вызов уставному педантизму, а заодно и подруге.

— У тебя те задачки при себе? Ну, где дроби простые и десятичные свалены в одну кучу? — спрашивает Тамара.

— Сейчас посмотрю… — Галка с готовностью достала тетрадь. — А ты не решила? Могла ж позвонить… Гляди, это легче легкого!

— Да нет, я не для себя. Можно?

— Пожалуйста. — Галка передает ей тетрадь. — А для кого?

Но подруга молча берет тетрадь, выжидает момент, когда внимание Виолетты Львовны целиком отдано произношению Тарасюка, затем переходит к блондинке из другого ряда, о чем-то говорит с ней тихонько и оставляет ей Галкину собственность.

— А почему Родионова сама не попросит? — спрашивает Галка, когда Тамара вернулась. — Как странно…

— Ничего не странно. Ты еще