себя… А где Николай Николаевич?

И правда, ботаника не было, он выскользнул незаметно.

Нина Максимовна засмеялась.

— Я его догоню и передам, хорошо? — сказал Виталий. — Всего доброго, до понедельника.

— Вот хитрец, а? — директриса разгадала несложный его маневр. — Нет уж постойте, вы теперь наш человек, вам тоже что-нибудь перепадет!

— Мне дайте, если можно, Антарктиду, — попросил Виталий.

Громыхнул смех.

Нина Максимовна колыхалась, оценив шутку.

А Людмила Степановна сказала:

— Вы, Виталий Палыч, в институтской команде КВН не участвовали? Нет, я, кроме шуток, хочу вам поручить Западную Европу… А могу — США.

— Здесь, кажется, что-то распределяют? — осведомилась только что вошедшая Виолетта Львовна.

— Не крымские путевки со скидкой, увы! — нагнувшись над сумкой и извлекая оттуда яблоко, сказала Зоя Григорьевна.

— А почему вы решили, что я такая материалистка? А мне как раз захотелось взять общественное поручение!

Виолетта Львовна произнесла это с таким вызовом, так искренне и звонко, что все заулыбались, растрогавшись.

— Да, это что-то фантастическое… — сказала Людмила Степановна так, словно увидела редкую экзотическую птицу. — Чем неизбежнее пенсия, тем выше общественная активность! Я сколько раз замечала…

Нина Максимовна сжала ее руку, помешала договорить: она первая заметила, что Виолетта Львовна перенесла сказанное, как удар в лицо.

— Есть слова… от которых женщина сразу стареет, — очень тихо вымолвила англичанка прерывистым голосом. — Когда-нибудь вам, Людмила Степановна, неделикатные молодые люди… тоже скажут их! Тогда вы поймете.

И она отошла в сторону, облокотилась на подоконник, ко всем спиной.

— А что я такого сказала? — поразилась Людмила Степановна. — Если официально этот порог для вас давно позади…

— Но у человека же никого и ничего, кроме школы. Тут все знают, что пенсия для нее — это… — шепнула директриса и пальцем начертила в воздухе крест. — И я ее сегодня огорчила… Извинитесь.

Людмила Степановна поспешила к англичанке с объятиями:

— Виолетта Львовна, миленькая, да что вы?

Виолетта Львовна стремительно повернулась:

— Чепуха, не извиняйтесь… Знаете, гениально сказал Федор Иваныч Тютчев, я держусь за эти стихи, как за спасательный круг:

Когда дряхлеющие силы

Нам начинают изменять

И мы должны, как старожилы,

Пришельцам новым место дать,

Спаси тогда нас, добрый гений,

От малодушных укоризн,

От клеветы, от озлоблений

На изменяющую жизнь;

От желчи горького сознанья,

Что нас поток уж не несет

И что другие есть призванья,

Другие вызваны вперед…

И без всякой паузы она спросила:

— Мне бы только понять: кто вы, эти другие? Какие вы? — Взгляд ее остановился на Виталии — вопрос, видимо, был к нему.

Раздались два-три хлопка в награду ей за чтение, за пафос, но тут же смолкли пристыженно.

Виталий улыбнулся:

— Вы меня спрашиваете?

— Вас, юноша, вас! К вам перешли мои дети — так что я не из пустого любопытства.

Но что он мог ей ответить?

5

Дверь шестого «Б» изнутри заперта ножкой стула. А снаружи стоит нянечка и, дергая дверь, ведет через нее переговоры:

— До трех считаю. Если не опростаете помещение — зову директора. Вот и весь сказ. Один… Два…

— Ну тетя Поля! У нас же дело важное, — слышится умоляющий хор.

— Было б важное — с вами бы учитель сидел! Два с половиной… Три! Пошла! — И она, оставаясь на месте, шаркает тапочками, изображая удаляющиеся шаги.

Слышен голос Пушкарева:

— Ну и плевать. Можно у меня собраться… Хотите?

— А всем можно? А твои предки — не завернут нас?

— Мамы дома нет. Пусто!

Возгласы одобрения и энтузиазма.

Дверь распахнулась, и в класс юркнула тетя Поля со шваброй наперевес.

6

И вот они поднимаются на Лёнин этаж. Частично бегом, частично на лифте. Как лифт не оборвался, как он выдержал — остается технической загадкой: в тесной кабине сплющилось полкласса.

Как выдержала соседка Пушкаревых, болезненная женщина, в оторопелом молчании глядевшая на эту орду, — тоже неясно.

Дубовая вешалка жалобно скрипела, коридорный коврик превратился в замызганную тряпку, мокрые следы потянулись с места общего пользования, а по стеночке выстроились портфели всех фасонов и мастей. Потом их, впрочем, разобрали, чтобы на них сидеть: не хватило стульев, тахты и подушечек.

Леня мчится на кухню — поставить чайник, обновить заварку и попутно решить задачку: во сколько смен уложится чаепитие шестого «Б», если дано — три чашки, два стакана и две банки из-под майонеза…

В кухню заглядывают девочки:

— Леня, а позвонить можно?

— Можно, все можно…

И начались телефонные разговоры с родителями:

— Мама, ты не волнуйся, я поздно приду… У одного мальчика, ты его не знаешь… Да нет, здесь все наши… Ну почему обязательно праздник? Во-первых, сегодня суббота, а во-вторых, у нас дело!.. «Какое, какое»! Представь себе, международное!.. Сперва мы тоже смеялись, а повернулось по-серьезному… Да, да, ела, сыта…

— Мамуля, отмени сегодня музыку! Скажи ей, что я заболела, ладно?.. Ну и пожалуйста! Ну и не говори. А я все равно не пойду… Потому что, если все мы раз в жизни собрались, надо быть кретинкой, чтоб променять свой класс на музыку!

— Тетя Леля! Скажите папе, когда он придет, чтоб меня не ждал. Каша под подушкой, он знает… Да дело у меня! Мы письмо из Америки получили… Там надо кое-кому помочь!

У телефона — близнецы Козловские.

— Ба, я тебе русским языком говорю: ежиха спит, она не проснется! И вообще, это кем надо быть, чтобы бояться ежей! — возмущается Коля.

Толя отнимает у него трубку, но перед этим произносит: «Даже не догадывается, наивная, кого ей бояться надо…» И в телефон:

— Ба, а Тортилу ты ведь не боишься? Дай ей салату, ба! А для рыб еда на окне, только кинуть — и все!

— А бабка не знает, где Тортила! — пугается Коля.

— Ба, она под кроватью, наверно! Или в коробке из-под маминых ботинок…

Трубка булькает возмущенно: бабушка, наверно, не хочет ползать под кроватью за черепахой.

Из комнаты вылетает Гродненский:

— Ну скоро вы? Время-то идет! Лень, вели, чтоб кончали трепаться…

В кухню, где Леня закрутился в хозяйственных хлопотах, является Курочкин:

— Леня, мы пока из русско-английского словаря выписываем слова, правильно? Какие могут пригодиться… Ну, там «президент», «наемники», «оружие», «фашисты», «сволочи»…

— Ругательства в международных письмах не пропускают, — с достоинством заметила, гася за собой свет в уборной, Аленка Родионова.

— Лень! — опять зовет Гродненский. — Они хотят твой альбом семейный смотреть! Где ты — голым ребенком…

Ясное дело — Леня пулей летит в комнату, вырывает у