Он прочитал меня за день, догадавшись, что у меня появился другой, но я “слышу” его также тонко и объемно. И его штормит сейчас. Я, как в своей голове, слышу его наотмашь сталкивающиеся мысли, в нем злым эхом гуляет недавняя злость, но она пока проигрывает новым ощущениям. Он, наверное, впервые за долгое время вспоминает, что я живая и не могу сдержать любой удар, на который он решился, что есть предел и что, быть может, я не заслужила жизни, которая как долгая воронка в ад.

Может, хватит…

— Приехали, — коротко бросает Дима и дотрагивается до моего плеча.

Я поднимаюсь и откидываюсь на скрипящую спинку, а потом потерянно оглядываюсь по сторонам. Вижу опускающиеся автоматические ворота и двухэтажный коттедж, который муж купил в прошлом году. Я ни разу не была в нем, но кивала на рекламный проспект, когда он выбирал планировку.

— Он красивее, чем на фотографиях, — произношу шепотом и перевожу взгляд на широкий балкон на втором этаже, он украшен горшками с красными цветами и витым черным поручнем. — Ты поменял ограждение…

— Какие таблетки тебе дал Паша?

— Не помню название, — я, правда, не помню.

— Откуда он их взял?

— Я дала ему. Еще два месяца назад, когда твой врач выписал мне рецепт. Я не стала их тогда принимать, но отдала ему на крайний случай.

Дима замолкает, и мы сидим в абсолютном тишине несколько минут. Потом он просыпается беспокойным толчком и распахивает дверцу до скрипа петель. Вытаскивает меня из машины и вновь подхватывает на руки. Снова его крепкий запах, прямо в легкие, и мне неприятно первые мгновения, но я привыкаю. Как привыкала каждый раз, когда оставалась с ним один на один.

Я сама не знаю, чего жду, но Дима продолжает меня удивлять. Он заносит меня в нетронутый жизнью дом, где каждая плоскость сверкает новизной и лоском больших денег, и опускает в глубокое кресло рядом с барной стойкой. Пока я безучастно рассматриваю большую столовую в прибрежном стиле, он ставит чайник и возвращается ко мне со стаканом воды.

— Выпей, — Дима вкладывает стакан в мою ладонь и опускется вниз, резковатыми движениями снимает с меня туфли и отбрасывает их в сторону. — Или отнести в спальню?

— Нет, не надо.

— Я не буду лезть к тебе, — неожиданно добавляет он. — Я имел в виду, поспать.

Его заостренный до предела взгляд упирается в порванный край моей юбки, и Дима до побелевших костяшек сжимает подлокотник кресла.

— Можно я посижу здесь?

Мне нравятся светлые оттенки комнаты с голубыми акцентами. Спокойно и красиво, и можно представить как за окном набегают морские волны.

Дима молча забирает пустой стакан и возвращается к кухонному островку. У нас бывали времена затиший и пустых диалогов, не касающихся насмешек и оскорблений, но все равно в сердце распускается уверенность, что сейчас происходит что-то важное.

Впервые.

Как водораздел.

— Нужно заказать доставку, — Дима смотрит в холодильник и, судя по его недовольному лицу, тот пуст. — Японскую? Или итальянскую?

— Мы надолго здесь?

— Хочешь уехать? — хлопает дверца холодильника, и голос Димы становится ближе. — У тебя важные дела в городе?

Я качаю головой.

— Хочешь, чтобы уехал я?

— Честно? Я хочу, чтобы ты поспал. На тебя больно смотреть, Дима, ты выглядишь хуже меня.

— Боишься, что я опять сорвусь?

Прорезаются его фирменные противные интонации, и я отворачиваюсь. А он понимает, что сорвался именно сейчас, Дима рвано выдыхает и переключается на шкафчик. Он слишком грубо бросает на столешницу стаканы и заваривает чай из пакетиков.

— Другого нет, — произносит он, ставя стакан на столик рядом со мной. — Но он зеленый, как ты любишь.

— Спасибо.

Он уже хочет уйти, но я выставляю руку и почти что истеричным выпадом хватаюсь за его широкое запястье. Я не могу обхватить его, Дима всегда напоминал мне скалу, массивную и с острыми краями, об которые можно порезать пальцы. Нужна осторожность и умение, и я ведь умею, выучила, как главный урок жизни, какой нужно быть рядом с ним, чтобы не спровоцировать, а иногда даже усмирить.

В первые года мне удавалось это лучше, а потом надоело и не осталось сил изображать из себя другого человека. Я решила ничего не доказывать ему и стать чужой. Пусть обжигает ударами, но не лезет в душу.

Дистанция.

Но сейчас она рвется. И я угадываю, что он тоже выдохся и устал от нее и хочет, наконец, увидеть мое лицо по-настоящему. Вспомнить его.

— Я не пила тогда. Стас насильно влил в меня, зажал пальцами подбородок, — я кривым взмахом очерчиваю свой подбродок и зачем-то сжимаю его, — и заставил открыть рот. Я пошла с ним в зал, потому что туда еще позвали Савелова. Мы не должны были остаться наедине… Да я и подумать не могла, что он способен на такое. Он хотел изнасиловать меня, Дима.

Я смотрю в глаза мужу и с трудом отгоняю мысль, что это не сон. Он никогда не позволял мне говорить о том ужасном дне.

— И я рада, что ты убил его.

ДМИТРИЙ

Что с ней?

Она смотрит прямо в глаза. Не сквозь, обдавая презрением, а именно на меня. И говорит ровным уверенным голосом.

Говорит о Стасе. О том дне.

До меня постепенно доходит смысл ее слов и я на тупом повторе прокручиваю их в голове еще раз. Та раскалывается от всего дерьма, что я выпил и принял, но ее фразы гудят поверх блядского шума.

— Ты сопротивлялась?

— Да, на мне были синяки… Не знаю, как ты не заметил.

Не знает? Блять, она не знает?!

Я первые дни к ней вообще не подходил, чтобы не приложить ее голову об стенку со всей силы. Я уехал, бухал и трахал всё, что двигается. Одной шлюхе пришлось отстегивать огромные отступные и улаживать скандал в отеле. Девке не повезло, она оказалась до скверного похожа на Ольгу и я отпустил себя, изощренно проделал с ней всё, что пришло на ум под коксом. Секса грязнее у меня не было никогда, самого тянуло блевать от одних воспоминаний еще неделю.

Хотя всегда знал за собой правду — я жестокий сукин сын, но Оля познакомила меня с новым уровнем. Я оказался гнусным и поехавшим сукином сыном.

С этой правдой и живу.

Но сейчас какого-то хера легче. Смотрю на нее и не вижу красную тряпку. Живое напоминание, как на мне оттоптались и с пьяным весельем прокатились на члене моего друга. Почти, он не успел вставить… Я стащил его с нее и тут же пристрелил, а потом резко развернулся и свалил, чтобы не выстрелить еще раз.

Уже в нее.

Красный закат перед глазами полыхал так, что я мог.