— А тебе — запросто, если бы ты выросла с людьми. Ты что, жалеешь о том, что этого не случилось? — дошло до меня.

— Да, немножко, — кивнула она и уставилась в огонь. И руку протянула, чтобы перебирать раскаленные угли, но почувствовала мой взгляд и не стала. Поняла уже, что меня от этого зрелища передергивает, будто мне самому в ладонь этих углей насыпали. — Я бы тогда была не одна.

— Но вас с матерью наверняка бы разлучили, причем очень рано, чтобы ты не набралась от нее лишнего, — сказал я. — И она ничему не сумела бы тебя научить. Ты не знала бы, как ходить тайными путями, как охотиться…

— А другие что, не умеют? — поразилась Кьярра.

— Транспортники — точно нет. А боевых вроде бы смолоду натаскивают на живую дичь — потом пригождается, в сражении. Но как повзрослеют, и они просто пайку получают. Где столько охотничьих угодий взять?

— Ох… бедные!

— Твоя мать не желала для тебя такого, уверен. На воле, конечно, частенько бывает холодно и голодно, и одиноко тоже, зато ты сама себе хозяйка.

— Она так же говорила, — сказала Кьярра. — Но одной все-таки… плохо. Знаешь… День, другой, месяц, уже год прошел, а ты все это время молчишь. Не с кем говорить. Разве только с собой, в голове, но это не то.

— Понимаю, — сказал я. — Сам люблю отшельничать, но рано или поздно надоедает.

— Вот! Тебе надоест — ты идешь к людям. А мне куда? — Она шмыгнула носом и, мне показалось, украдкой вытерла глаза плечом. — Я хотела полететь искать других диких, но все собиралась, собиралась… Так и не собралась. Страшно. Здесь все знакомое, а там…

Я хотел потрепать ее по голове, но вовремя остановил руку. Что-то мне подсказывало: Кьярра не оценит такой жест. Она была маленькой, одинокой, но очень гордой. Дракон все-таки.

— Они бы, может, меня еще и не приняли, — сказала вдруг она. — Ну, дикие. Мама никогда не говорила, почему жила одна. Рассказывала про старших, но если я спрашивала, где они, не отвечала.

— Думаешь, она сбежала?

— Наверно. Может, как раз к людям. Но у них не понравилось, а не возвращаться же? Теперь не узнать…

— Может, не было никакого побега, просто старшие погибли, — утешил я. — И она осталась сиротой, совсем как ты теперь.

— Ей было хуже, — подумав, произнесла Кьярра. — У нее была большая семья, а у меня только она.

— А ты думаешь, потери только количеством измеряются?

На этот раз она молчала долго, потом помотала головой:

— Мама у меня была одна. Я бы ее на сто или даже тысячу бабушек с дядюшками не променяла…

Я все-таки протянул руку и дернул ее за вьющуюся прядь — она распрямилась и тут же снова свилась блестящей спиралью.

— Хватит себя жалеть. Примерь лучше. Портной из меня так себе, но сойдет на первое время… Да не раздевайся же ты передо мной!

— Почему? — искренне не поняла Кьярра, успевшая стянуть рубашку и натянуть ту, что я ей подал. — Ой. Я забыла, что у людей нельзя ходить голыми…

— Впредь не забывай. Н-да… — Я смерил взглядом свое рукоделие. Видал я и получше, конечно. — Сойдет. А вот обувь я тебе не стачаю, и моя тебе не подойдет. У тебя нога вдвое меньше моей.

— Мне и так хорошо, — заверила она.

— Не сомневаюсь, но в городе босиком лучше не ходить.

— Тоже нельзя?

— Можно, только легко напороться на какую-нибудь дрянь. Верю, что тебе не страшно порезаться или продырявить пятку, но… Ладно, — решил я, — сейчас отрежу у старых сапог голенища и сооружу тебе хоть какие опорки, сойдет на первое время. Раз ты у меня деревенщина, то в самый раз будет… Потом нормальные ботинки куплю, по мерке.

Проще всего, конечно, было бы напялить на Кьярру юбку до земли, под которой не видно обуви, и замотать в шаль, чтобы уж точно сошла за сельскую девицу из глубинки, но… Юбок в моем гардеробе не водилось, а шить что-то подобное из простыней я не был готов. Да и расцветки они неподходящей.

Впрочем, босота как только не одевается… В городе Кьярру заметят разве что по контрасту со мной: я слишком хорошо выгляжу для того, чтобы возле меня ошивалась такая замарашка. А за мальчишку-посыльного ее выдать не удастся: фигуру еще поди разгляди в бесформенных тряпках, да вот лицо — откровенно девичье, руки маленькие, не знавшие работы, ноги… я уж сказал.

Оставалось надеяться на то, что в темноте — а на дело я собирался идти в сумерках — ее никто не разглядит.

— Ты беспокоишься, — сказала мне Кьярра, и я отвлекся от размышлений.

— Не без того.

— Не надо, — серьезно произнесла она и посмотрела мне в глаза. — Я тебя ни за что не брошу!

Мне даже в голову не пришло улыбнуться, настолько искренне это прозвучало.

Кьярра уверяла, что может попасть в любое место в Талладе, во всяком случае из тех, которые мы миновали с обозом, а еще на речной причал, но я был тверд: меня устраивал только ангар Веговера. Во-первых, оттуда рукой подать до него самого, во-вторых, не встретишь посторонних, а если и окажутся какие-нибудь работники… Им же хуже. Снимать часовых я не обучен, а вот просто отоварить кого-то по голове вполне способен. Но никаких рабочих и тем более посетителей в столь поздний час там не должно было оказаться, если только Веговер не обстряпывал какие-нибудь темные делишки.

Нам повезло — кругом было темно и очень тихо. Было бы, если бы я по прибытии не врезался в штабель каких-то ящиков и не обрушил его.

— Их раньше не было… — прошептала Кьярра, когда утих грохот, а я прекратил ругаться (в таком шуме я мог делать это в полный голос). — Откуда я знала, что…

Глаза ее отчетливо светились в темноте. Не как у дракона в настоящем обличье, но все-таки заметно.

— Я не тебя ругаю, — ответил я, зажигая фонарик и перешагивая ящики. — Хм, что это тут?

— Ну и вонь…

— Понимала бы что, — я усмехнулся. — Знал, что старина Веговер промышляет контрабандой, но что даже драконьим яблоком не брезгует, слышу впервые…

— Драконьим яблоком? — удивилась Кьярра, нагнувшись пониже, чтобы рассмотреть содержимое одного из разбившихся ящиков. — Никогда не слышала.

— Это фрукт из дальних колоний, — пояснил я. — Кожура твердая, чешуйчатая и с шипами, как твоя броня, отсюда и название.

— Драконы так не воняют.

— Ну извини, не я это придумал.

— И люди едят такую гадость? — удивленно спросила она.

— Ага. Когда она дозревает, то перестает вонять. А если полежит в определенных условиях месяц или около того, мякоть становится нежной и мягкой. Цветом она похожа на сырое мясо, а на вкус… — я задумался, подбирая сравнение. — Очень сладкая и пряная. На любителя.

— А зачем возить это тайком? Ты говорил, так делают с оружием, но это же еда!