Мама.

Спрыгнув, Максим умыл лицо снегом, тяжело дыша и слепо разглядывая яркие перекладины. Тело дрожало от холода, но Максим снова подтянулся, и снова, и снова, считая каждый раз, надеясь, что сможет забыть.

– Ты будешь самым сильным и самым умным, Максимка, – донесся до него слабый мамин шепот. Вспыхнуло на щеке давно забытое прикосновение, и Макс заревел от натуги, подбрасывая себя почти до неба, только бы увидеть ее еще раз, но затуманенные слезами глаза слепо таращились в пустоту.

Мама. Красная лента. Ландыши…

Максимка.

Его мама была непроходимой дурой, выбирала каких-то жутких мужиков и долго мучилась, не решаясь порвать с ними за долгие годы. Когда очередной папка исчезал, мама находила нового, и все повторялось по кругу.

Эти истории Максиму потом расскажет сморщенная, словно курага, бабушка, кусая обветренные губы и не глядя мальчонке в глаза. Максим слушал, открыв рот: любые слова о матери отдавались теплотой в его груди. Раньше мама кружила сынишку на руках, лепила с ним снеговиков и покупала леденцы на палочках. А потом исчезла, и остались только бабушкины истории, полные лихорадочной злости и невысказанной тоски.

Мама умерла, когда ему не было и пяти. Оставила у бабушки с ночевкой, решив побыть вместе с очередной любовью всей ее жизни. Бабушка привела Максима домой на следующее утро.

Мальчик увидел все своими глазами: и перевернутую кровать, и окровавленный тусклый нож у входной двери, и багровые потеки на обоях, и даже бледное мамино тело… Бабушка отдала его соседке, пока звонила в милицию и скорую, пока долго разбиралась с ними и бумагами, а Максим сидел на кухне у едва знакомой старушки, подливающей ему горячий чай. На столе громоздились широкие вазочки с абрикосовым вареньем и баранками, Максим помнил это как сейчас, но он не ел, а лишь жадно прислушивался к разговорам в соседней квартире. Он не понимал еще, что мамы больше нет.

Соседка вышла погулять с ним на улицу, но лучше бы она этого не делала. У входа в подъезд курили милиционеры, оравшие на любопытную толпу, чтобы люди не вытаптывали им место преступления. Максимка, испугавшись, бросился в эту самую толпу за красно-белой прохудившейся лентой, метался от человека к человеку, обнимая чужие ноги, пытался отыскать пропавшую маму. Люди косились на него без выражения, им интереснее было, что произошло в небольшой квартирке, откуда так много милиции и почему из грузовичка вытряхивают черный блестящий мешок…

– Мама! Мама… – звал Максимка, и к нему наклонялись, спрашивали, не потерялся ли он, но мальчик бежал дальше. Максимка верил, что мама должна быть где-то здесь, потому что тот белый куль с темными пятнами на спине не мог быть его мамой, не мог, не мог, не мог…

Вскоре появилась бабушка с распухшим лицом и зареванными глазами. Максимку замотали в теплый плед, и теперь он стоял по другую сторону от оградительной ленты, от ее горя и ее потери. Колючий ветер щипал за пухлые щеки, на которых коркой застывала соль, а детские руки все еще пахли мамиными духами, свежестью и горчинкой ландышей. Лента мелькала перед глазами, как восклицательный знак, как символ того, что наступил конец и больше ничего уже не будет прежним…

Потом бабушка расскажет ему, что маму убил сожитель. Его посадили. А сам он, Максимка, теперь будет жить вместе с ней. Что у мамки «все равно жизнь была непутевая, так нечего по ней и слезы лить».

Максим вырос, стал крепким и сильным, но все еще верил где-то глубоко в душе, что рано или поздно настоящая его мама, живая и здоровая, появится на пороге со смущенной улыбкой. Мама, от которой все так же будет пахнуть свежестью и ландышами.

Устав, Максим спрыгнул на снег, ощущая, как крупные мурашки щекочут кожу над разогретыми мышцами. Глаза слезились от яркого белого солнца, и Макс, выдохнув пару раз, наконец-то выбрался из черного дня, наглухо перегороженного красно-белой лентой.

Максим всегда так спасался от боли. Именно поэтому на руках его бугрились красивые мышцы, а широкоплечая фигура вызывала в одноклассниках страх. Кто-то находил спокойствие в учебе, кто-то – в рисовании, кто-то помогал животным и бомжам, а Максим сражался со своей физической слабостью, чтобы побороть слабость душевную, безысходную и вечную, неисчерпаемую.

– Не холодно?.. Простынешь же, – жалобно произнес кто-то рядом, и Максим резко обернулся, пряча под маской растрепанные чувства.

Напротив него стоял замотанный в темный шарф Малёк. Тщедушный, словно палочка, он неуверенно улыбался и все пятился назад. Максим недобро уточнил:

– Ты меня учить будешь?

– Н-нет… – пробормотал Малёк, отступая все дальше.

– Тогда иди отсюда!

Малёк сорвался с места и побежал, не желая испытывать нервы Максима на прочность. Увязая в глубоком снегу, Савелий постоянно оглядывался, словно боялся, что Максим побежит прямо за ним, желая ударить, унизить, втоптать в рыхлый снег…

По дороге домой Максим на всякий случай заглянул в строительный магазин, напрочь позабыв о странной заботе Малька.

Заплеванный изрисованный подъезд. В последние годы возле их двери на первом этаже появилось столько неприличных надписей, что бабушка, будь она жива, с ума бы сошла от беспокойства. Старая железная дверь хранила на себе потертости от ключей. За ней спряталась еще одна, деревянная, обитая темно-зеленым дерматином, вторая маленькая крепостная стена. Узкая прихожая.

Максим бросил ключи на полку, запер за собой дверь и пошел за инструментами.

Купленная в строительном магазине массивная железная щеколда встала как влитая. Максиму пришлось повозиться совсем немного, прежде чем еще один засов крепко запер входную дверь. Не зря Макс так любил уроки технологии – вся работа спорилась в его сильных руках, и только по этому предмету у него всегда была твердая пятерка. Не считая физкультуры, конечно.

Сунувшись в пустой холодильник, Максим нашел заветренный кусок колбасы и пакет с прокисшим молоком. Чувство голода, притупившись, отступило. Надо бы сходить в магазин, но денег с последнего пособия почти не осталось.

Максим, дожевывая колбасу, включил покрытый пылью старенький компьютер, готовясь вырваться из реального мира часиков так на двенадцать. Никакие друзья к нему приезжать не собирались, Максим обманул одноклассников. Но ему до смерти не хотелось сидеть с ними, запуганными и слабыми.

Зачем? Он любого убийцу в бараний рог согнет, пусть тот только попытается сунуться.

Максим жил в старой однушке, но ему и не требовалось много места. После бабушкиной смерти опекунство над ним оформила двоюродная тетка, живущая в соседнем городе, только вот Максим наотрез отказался переезжать в ее семью с тремя маленькими детьми. Тетка, которая и в детдом пацана сдавать не хотела, но и лишнему рту особо не радовалась, быстро смирилась, и теперь Максим в одиночестве жил в своей собственной квартире.

Тетка приезжала пару раз в месяц, привозила продукты и забирала платежки за электричество и газ. Пособие по потере кормильца она отдавала Максиму целиком, но этих денег было слишком мало, и ему приходилось подрабатывать: то разгружать ночью фуры с продуктами, то перетаскивать коробки и стеллажи в магазинах, то раздавать листовки на улице.