– Зубы не заговаривай, сам же говорил, что агенты бывшими не бывают. Мой руки, и садись есть.

– А что дают? – с интересом спросил Ит.

– Кабачковые оладьи, со сметаной, я сходила, пока кое-кто бегал по развалинам. Давай быстрее, остынут.

– А ты сама?

– А кого я ждала, спрашивается? – Берта вышла из коридора обратно в кухню, а Ит пошел в ванную – руки после вышки действительно оказались основательно перепачканы.

Про это убежище братьев он знал давно, но не лазил туда до этого дня ни разу – решил, что пусть у них будет какое-то своё место, свой угол, ведь тут, в Морозново, и в этой чёртовой Масловке со своими местами было совсем худо. Их попросту не существовало, братья жили, как на ладони, у всех – у воспитателей, учителей, одногрупников… Стеклянная жизнь, говорила Берта, какая жестокая стеклянная жизнь, и как это мерзко, наверное, когда тебя постоянно видно насквозь.

Оказалось, не всегда.

Оказалось, братья занимаются на вышке еще кое-чем, кроме чтения. Например, Ит обнаружил, что они коллекционируют предметы, которые либо находят, либо выменивают – он, конечно, нашел на одном из выступов в стене чашечку от своего звонка, но трогать её не стал, лишь удивился. Зачем? Просто нравится, потому что блестящая и красивая? Видимо, да. Предметов на вышке обнаружилось множество, братья, кстати, поступили, по мнению Ита, очень умно: они не сложили все свои находки в одном месте, а спрятали тут и там, если кто-то найдет один предмет, он, скорее всего, не сумеет разыскать все другие. Логично, если учесть, что на вышку, не смотря на опасность, залезают не только братья. Книги, правда, спрятаны плоховато. Ит нашел их очень быстро, и решил, что надо будет братьям осторожно намекнуть, чтобы перепрятали получше. Неровен час, кто-то найдет. И не он, Ит, а кто-то… кто-то, кто сможет устроить Яну и Полу Фламма за такие вольности большие неприятности.

Запрещёнка. Да, да, эти книги, по сути либо детские, либо подростковые, были запрещенной литературой, за которую взрослый мог запросто присесть на пару-тройку лет. Ит не знал, что могут сделать за такое чтение с подростками (в законодательстве ничего про это не нашлось), но предполагал, что вряд ли что-то хорошее. И совсем не хочется проверять, что именно.

– Не понимаю, – сказала Берта, когда они, наконец, сели за стол, и принялись за оладьи. – Джек Лондон? За что его вообще запрещать?

– Мысли, вероятно, – пожал плечами Ит. Впрочем, особой уверенности в его голосе не присутствовало. – Сама же знаешь, на Терре-ноль тоже запрещали многих и многое.

– Политика, – тут же возразила Берта. – Там под запрет попадало то, что критиковало действующую власть, и это закономерно, любой власти не нравится, когда её ругают. Но Лондон? Он жил чёрти когда, по местным меркам, он давно умер, и критиковать никого не мог, да и не пытался этого делать. Его работы совсем иные, ты же знаешь. На Терре-ноль никто его не запрещал.

– Ещё бы я не знаю, – Ит невесело усмехнулся. – Мне кажется, тут иное. Подобные книги, не только эти, они структурируют определенным образом сам мыслительный процесс, человек начинает думать иначе. Другие категории, другие приоритеты. Вот скажи, ты в школьной программе можешь назвать хотя бы одну вещь, в которой персонажи способны вызвать жалость? Хотя бы жалость, про остальное пока молчу.

Берта задумалась, что-то прикидывая про себя, потом отрицательно покачала головой.

– Нет, – сказала она уверенно. – Ненависть да. Жалость нет. Сострадание – тоже нет. Ярость – тем более нет.

– Причем ненависть они могут вызвать исключительно к авторам, которые это ваяли, – добавил Ит. – Унылые описания природы, догмы, назидания, и плоские, как доски, персонажи, которые действуют, как роботы. «В 2034 году я женился на Наталье», – процитировал он. – Вот как? Почему? Он любил Наталью, этот Илья? Через год у них рождается сын. Но даже про любовь к сыну он не пишет ничего! Совсем, вообще! У дубины-автора получился дубина-персонаж, и ничего удивительного в том, что дети читают эти бредни только из-под палки, нет.

– Не напоминай, – попросила Берта. – Не просто из-под палки. Я же присутствовала, когда их наказали, они при мне в библиотеке сидели тогда. Боже, как Пол вздыхал! Словно он тащил что-то очень тяжелое, и сил уже не осталось. Кончилось тем, что ему Копейка по макушке книжкой треснул.

– А ты? – нахмурился Ит.

– Наорала, что я могла-то, – Берта подцепила на вилку кусочек остывшего оладушка. – Но, знаешь, я и сама, когда читала эту муть, вздыхала не хуже Пола. А теперь посмотри, что у них в программе на этот год.

– Сейчас не смогу, – покачал головой Ит.

– Сможешь, сможешь, – заверила Берта. – Вот доедим, и посмотришь. Восемнадцать книг в программе, на девять учебных месяцев. Половина из них – биографические…

– Хоть что-то более ли менее интересное, – рискнул предположить Ит.

– Ага, сейчас, – парировала Берта. – Как же. Даст им кто интересное. Там на пять страниц будет про родился и учился, потом дифирамбы партии, а потом – пространные рассуждения о том, какие сволочи живут на Сфере, ну или в других странах, и какие дивные люди живут у нас. Всё. Я уже просмотрела, уже в курсе.

– Надо будет тоже просмотреть. Чтобы тоже в курсе быть, – Ит вздохнул. – Знаешь, вот сколько раз я подобные вещи видел, и всё равно, не могу ни смириться, ни привыкнуть. Ладно, здесь регресс, они хотя бы представление имеют о том, что во вселенной они не одни – но другие-то! Висит крошечный шарик, вокруг пустота, про другую жизнь никто ничего не знает, но – надо обязательно делить этот несчастный шарик, и доказывать, что вот ты на этом шарике самый лучший и самый главный, а другие все – говно, и пробы ставить негде. Зачем? Сам знаю, что это обычно цивилизации Индиго, и что это такой путь развития, но всё равно не могу душой этого принять, а ведь долго пытался. Очень долго. Для гения, заметь, это всё в порядке вещей, – добавил он. – Гений диссонанса не испытывает. А мне отвратительно.

– И мне, – покивала Берта. – Нет, на Терре-ноль ведь тоже грызлись, но всё-таки как-то иначе, согласись.

– Ещё бы! Совсем иначе. Грызлись по верхам, было. А внизу… –