— Ага, спасибо, — я проглатываю матерные слова, которые рвутся из меня, поднимаюсь с кресла, поправляя платье, и иду мимо Амира к выходу, — пожалуй, я спать. С меня на сегодня хватит.

Дверь я захлопываю громко, чтобы вздрогнули стены, чтобы выплеснуть всю злость. Иду по коридору и, оглянувшись, чтобы убедиться в том, что Амир не последовал за мной, пытаюсь оттянуть браслет пальцем, пытаясь понять, как он снимается. Мне просто мерзко носить его на руке. Словно я действительно продала жизнь человека за дорогую вещь.

— Дьявол, да как тебя….снять?! — бормочу я, дергая браслет и переворачивая его на руке. Психанув, я сильно тяну его, надеясь, что металл просто лопнет… и замираю, присматриваясь. Между стыками звеньев браслета я замечаю какие-то темные ниточки. Или это резиночки? В браслете за миллион-другой, если не больше? Бред какой-то. Я прищуриваюсь, пытаясь понять, что это, как внезапно слышу позади шаги, и, вздрогнув, бросаю эту затею. Опускаю руку, захожу в комнату Мирославы, забираю там халат из ванны, и иду в детскую, где сейчас спит Тима.

Амир сказал же мне — что я не смогу снять браслет. Наверное, там какой-нибудь тайный механизм для того, чтобы его открыть. Найти бы кусачки в этом доме да просто срезать его нафиг.

Тимка сладко спит, разметавшись по кроватке и сбросив одеяло. Я кладу халат, присев рядом с кроватью, и задумчиво рассматриваю умиротворенное детское личико. Он сын Амира… неужели этот прекрасный ребенок вырастет настолько же жестоким и деспотичным? Наверное, да, ведь отец приложит руку к его воспитанию.

Я принимаю душ, смывая с себя всю грязь сегодняшнего дня, разматываю повязку на руке и осматриваю рану. Она зарастет, конечно, хоть и криво из-за того, что шов разошелся. У меня навсегда останется напоминание о том, что происходило за эту неделю… но меня больше беспокоило бы, если бы рана воспалилась или сильно кровоточила. Черт с ними, с воспоминаниями. Порывшись в шкафчиках, я достаю бинты и меняю повязку на свежую.

После чего накидываю халат, выхожу из душа и залезаю в кровать к Тимке. Накрываю нас двоих одеялом и обнимаю малыша. Он тут единственный человечек, к которому я испытываю теплые чувства. И пока такой же одинокий… как и я.

Утром меня будят ласковые прикосновения к лицу, будто кто-то водит перышком. Я растерянно открываю глаза и вижу перед собой улыбающегося и лохматого Тимку.

— Мам, — произносит внезапно он, а у меня на глаза наворачиваются слезы. Я приподнимаюсь на локте и обнимаю его. Мне очень жаль, что я не его мама. Если бы я была его настоящей матерью — я сбежала бы от Амира, спряталась бы и никогда-никогда не отпустила малыша от себя ни на шаг. Показала бы ему другой мир, уютный и безопасный.

А теперь что ждет этого ребенка? Хмурая нянька, которая молча следит за ним, как надзиратель? И отец-преступник, чьи руки по локоть, наверное, в крови, который практически не подходит к сыну с тех пор, как тот нашелся. Разве должно быть таким детство у ребенка?

— Пойдем умоемся, малыш, — произношу я, отстраняя Тиму. Беру его за ладошку, спускаю ноги с кровати и замираю. На прикроватной тумбочке лежит аккуратной стопкой одежда. Черт, ее вчера не было. Я даже не услышала, как в комнату заходил кто-то из прислуги.

Проигнорировав одежду, я, как и была — в халате, веду Тиму в ванну. Там помогаю ему умыться, позволяю ребенку попробовать умыть себя, и он радостно водит по моему лицу ладошками. После я задумчиво перебираю предметы в шкафчике над раковиной. Достаю силиконовую щетку, которая надевается на палец и скептически кручу ее в руках.

— Мда, — вырывается у меня, и я отбрасываю ее в сторону, а потом снова беру Тимку за ручку, — пойдем-ка, малыш. У нас сегодня будет очередной день покупок, если твой папа разрешит.

Стоит нам сделать шаг за порог ванны, как я встречаюсь взглядом с нянькой Тимура, которая стоит у дверей и хмуро смотрит на меня. Возле нее столик с тарелками. Тима прижимается к моей ноге всем тельцем и исподлобья смотрит на женщину.

— Доброе утро, — произношу я. Тон выходит холодным, впрочем, и здороваюсь я для галочки, а не потому что хочу быть приветливой. В конце концов, со мной разговаривать не очень стремятся.

— Тимуру пора завтракать, — произносит женщина, а я приподнимаю бровь.

— Можете оставить еду здесь. Спасибо.

— Я покормлю его. Вы можете заниматься своими делами.

У меня вырывается смешок. Черт, это меня сейчас вежливо послали? Женщина поджимает в ответ губы, а я убираю с лица улыбку и вкрадчиво произношу, глядя ей в глаза:

— Малышу уже два года. Его не надо кормить, — я делаю ударение на последнем слове, наблюдая, как лицо женщины странно дергается, — честно говоря, вы плохая нянька. Вы хоть в курсе, что он должен сам управляться с ложкой, потому что это развивает мелкую моторику? Ребенку два года, и он почти не говорит. Это все взаимосвязано, — приподнимаю я брови, — в том числе и силиконовая щеточка, которой вы хотите чистить ему зубы. Можете идти, я сама займусь малышом.

Закончив, я глажу Тимку по голове, успокаивая и направляюсь к столику, чтобы откатить его в сторону от двери. Пора бы попить что-нибудь от нервов. Кажется, я начинаю слишком быстро заводиться.

— Надо было об этом раньше думать, — слышу я неожиданно ядовитый голос няньки и поднимаю на нее взгляд. Темные глаза этой восточной женщины смотрят на меня так, будто проклинают, — вместо того, чтобы трепаться целыми днями со своей подружкой и шляться по магазинам, ты могла бы заниматься мужем и сыном. Пусть меня Амир Ринатович уволит, но я скажу тебе: ты не женщина, а грязная свинья, — я пораженно открываю рот, а нянька приподнимает подбородок, криво улыбаясь, — не должна ты быть в этом доме. Исчезни снова. Сына только оставь отцу.

Она разворачивается и уходит, громко хлопнув дверью и оставив меня в шоке стоять и смотреть ей вслед.

Вот это да. Я выдыхаю, наверное, только спустя минуту. И я даже не могу злиться и грубить этой женщине в ответ на обидные слова. Она говорила про Мирославу, а не про меня.

Неужели этой матери-кукушке всегда было плевать на Тиму? Похоже, она не очень заморачивалась его воспитанием.

Встряхнув головой, чтобы привести мысли в порядок, я сажаю Тиму за столик, пихаю ему в руку ложку, и, оставив разбираться с едой самостоятельно, переодеваюсь, пока он ковыряется в каше.

Нянька больше не заходит к нам с Тимой. Честно говоря, я не очень хочу ее видеть, потому что она явно ненавидит Мирославу, а я явно не хочу слушать больше проклятия, которые эта женщина щедро высыплет мне на голову. Я не смогу ей ничего ответить: будет глупо защищать жену Амира, когда она и меня бесит.

К счастью и Амир не появляется. Только взяв Тимку на прогулку, и спускаясь по ступенькам особняка, я вижу, как отъезжают машины от ворот и грустно усмехаюсь. Ладно, черт, я готова потерпеть этого гада, только если он начнет уделять внимание сыну. Почему-то мне больно за малыша. Он смотрит на черные машины с интересом, немного хмурясь, а я вместо него ощущаю, как в груди разгорается и ворочается обида.