быть не должно — вокруг, как вы знаете лучше меня, тундра. Ночью в ней холодно, и там еще лежит снег — человек виден на расстоянии многих километров. Впрочем, не мне вам это объяснять. Однако передвижения по самому городу в пределах, скажем, квартала или улицы допустимы в дневное время. Ходить друг к другу в гости не дозволяется после наступления темноты.

После этого каждому была объявлена его комната. За день, пока Андрей не был в городе, на домах появились номера, сделанные черной краской. Так что отведенная им с Альбиной квартира оказалась на втором этаже дома, одной стороной выходившего на площадь, второй — в узкую улицу. Туда же выходило окно. Над ними была еще комната, куда угодил Айно. Один. Он сказал, что придет в гости. Он был удивлен тем, что Андрей обзавелся семьей. И не знал, можно ли пошутить или это совсем не смешно. Но Альбина ему понравилась, от этого он смущался и хуже говорил по-русски.

Впрочем, Андрей тоже не смог бы сказать, рад он шутке судьбы или предпочел бы сейчас быть на этапе вместе со всеми своими товарищами. И он, и Альбина, и Айно были фишками в игре, непонятной и потому недоброй. Они были подопытными мышами в лабиринте, построенном их собственными лапками. Почему-то одному из лаборантов пришло в голову спарить двух мышат и поглядеть, как они будут тонуть рядом. И разумеется, он не стал делиться с мышами своими соображениями по поводу того, когда и в какой луже их утопят.

Андрей в этом доме еще не был. Дом был четырехэтажный, но верхний этаж оказался всего лишь декорацией. Туда и лестница не вела. Может быть, в первоначальном проекте Берлина дому положено было быть нормальным, по при воровстве, царившем на стройке, конечно же, большинство домов были лишь оболочками, о чем знал Алмазов, знал Шавло, но не должны были знать Френкель или Вревский.

Внизу располагался магазин — там были устроены прилавки и даже поставлена обычная металлическая касса с ручкой. Касса работала, только в нее не вставили ленту. Полки магазина были пусты. В нем было светло — солнце, низко поднявшись над горизонтом, косо всаживало лучи в большие витрины. Так же светло или, может быть, светлее было на втором этаже в квартире Андрея и Альбины. Квартира состояла из прихожей, где была круглая вешалка, и комнаты. Ни кухни, ни умывальника, ни туалета в квартире не оказалось. В комнате, в которой теперь Андрею положено было жить, стояли широкий топчан и табурет. И все. Хорошо еще, что окно было застекленным.

Альбина не вошла в комнату следом за Андреем, а осталась в дверях.

— Плохо, что воды нет, — сказал Андрей, обозревая скудное хозяйство.

— Здесь все понарошку, — сказала Альбина, — значит, и мы понарошку.

Айно громко протопал по лестнице. Зашел к ним.

— Воды нет, — прогромыхал он, возвышаясь над Альбиной. Альбина съежилась, как перед паровозом.

— Ничего здесь нет, — сказал Андрей.

— Надо поглядеть внизу, — сказал эстонец. — Там есть чулан, в нем могут быть вещи.

Андрей подошел к окну. Оно выходило на заснеженную узкую улицу — близко было окно другого дома, и там Андрей увидел незнакомого зэка, которого, видимо, туда вселили. Зэк показал Андрею кулак. Он был весел.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказала Альбина, — мне все равно.

Она села на край топчана.

На ней были сильно потертая беличья шубка и небольшая круглая шляпка. Андрей понял, что она очень давно, может быть, несколько лет, не имеет ничего, кроме этой шубки и шляпки. Но эти остатки цивильной одежды говорили о том, что она вольная, а потому ее не должны были отдавать Андрею и селить в этом игрушечном городе. Ноги она подобрала под себя — Андрей раньше не догадывался посмотреть ей на ноги. Ноги были в тяжелых ботинках.

Андрей не стал больше разглядывать Альбину — она чувствовала его взгляд, и он ее смущал. Андрей спустился вниз по лестнице. Перила у нее забыли сделать или уже украли. Айно шуровал в чулане за магазином, куда свалили и забыли убрать доски, бочку из-под краски и иной строительный мусор.

— Эй! — сказал он радостно. — Смотри, что я нашел!

Он держал измазанное засохшей краской ведро.

Видя, что Андрей не понял его торжества, Айно поставил ведро на пол, расстегнул ватные штаны и опорожнился в ведро. Притом он оглядывался на Андрея, словно открыл новую планету, и однообразно спрашивал:

— Ладно? Хорошо? Ладно?

Не вовремя заглянул Аникушин, суетливый, шмыгающий носом, будто только что отплакал. Он увидел, чем занимается Айно, и сразу стал расстегивать ширинку, чтобы помочиться, обещал приходить к ним для этого каждый день, а потом вспомнил, зачем пришел: на главную площадь привезли полевую кухню — заботятся о нас партия и правительство.

На площади стояла очередь жителей города. У кого не было — тому выдавали миску, кружку и ложку. У Андрея все, конечно, было — не первый год в лагерях, но он взял ложку, попалась стальная, можно заточить. Суп был густой, перловый, горячий. Люди разбрелись по площади, сидели кто как, а то стояли, ели не спеша, будто с них уже сняли оковы и собрались они здесь, чтобы подышать свежим воздухом, как бы на пикник. К Альбине подошла одна из женщин, они мирно разговаривали.

Солнце светило сквозь перистые облака, но само было не видно, словно еще стеснялось светить и греть по-человечески. Длинная вереница птиц пролетела на север над площадью. Птицы с удивлением глядели вниз.

Супа давали добавку, и каждый брал, чтобы нажраться от пуза. А с сытостью, настоящей сытостью, которой многие и не помнили, в людях стали возникать другие интересы. Кто-то вслух позавидовал тем, кому по разнарядке достались бабы. Аникушин подбежал к Андрею, слюнил пальцы, будто отсчитывал деньги, и говорил почему-то с кавказским акцентом: «Одолжи бабу, а, одолжи бабу, а то все равно отберем!» Вокруг хохотали. Андрей вдруг испугался, что ночью могут попытаться сделать Альбине «трамвай» — скопом изнасиловать. И он поглядел на Айно, понимая, что в таком случае все зависело от могучего Булыжника, чью сторону он займет. Еще минуту назад Андрей и не боялся за Альбину — это же не пересылка, они же жители эфемерного города. А тут почувствовал ответственность за ее безопасность.

Айно смотрел на Альбину, Андрею не нравился этот белесый неподвижный взгляд, а рядом стоял гаденыш Аникушин и мелко облизывался — розовый кончик языка живым существом выскакивал между губ, пробегал по ним, прятался и тут же высовывался снова.

Андрей