был настолько требовательным, что кто-то в зале не выдержал и крикнул:

— Есть порыв!

— Вот и отлично, — обрадовался Алмазов. — Тогда переходим к делу. Сегодня же отобранные и прошедшие медкомиссию граждане переводятся на временное проживание в экспериментальный город, прозванный вами, как нам известно, Берлином.

Это было настолько неожиданно, что пауза затянулась надолго. Это доставило Алмазову некоторое удовольствие.

— Закрыть рты! — приказал он. — Ничего страшного не случилось. По условиям эксперимента в городе, который мы с вами построили, будут обитать люди. Обыкновенно. В квартирах и в комнатах. Вы получите питание сухим пайком, а также теплые вещи. Ваша задача — провести в этих условиях месяц. Ясно?

— А если мороз? — спросил Аникушин, высунулся раньше времени.

— Разговорчики! — рассердился Саша Сталинский.

— Пускай говорят, — ласково остановил его Алмазов. — Людям интересно, а у нас нет тайн от советских людей. Я же вас не на курорт зову, не отпускаю пока на волю. Я говорю вам — придется, может, и померзнуть, придется и подрожать. Умели гадить советской власти, умейте и потерпеть.

Что-то он нервничает, подумал Андрей. Суетится. И вообще-то говоря, начальнику строительства незачем приходить к полусотне зэков, чтобы отправить их в карцер, даже если этот карцер строили многие тысячи заключенных для очередной дьявольской выдумки НКВД.

— А что нам за это будет? — спросил с акцентом бывший эстонский коммунист Айно Рятамаа, по прозвищу Булыжник. Лицо у него — серое, корявое, обрамленное почти белыми редкими волосами — и на самом деле вызывало в воображении именно булыжник.

— А вы же знаете, как у нас бывает, — сказал Алмазов. — Если эксперимент пройдет нормально, все получат ордена и сроки скостят. А что? На Беломорканале многие ордена Ленина получили. И зачет. Кончилось — и вышли. И честно трудятся.

— А если не выйдет? — Булыжник спрашивал медленно и тихо. Но внятно.

— А если не выйдет, — ответил Алмазов, — то вернетесь в зону и будете вкалывать дальше. Все!

Это Алмазов крикнул, потому что вдруг, как в классе, потянулись руки — люди хотели задавать вопросы, но остерегались Сашу Сталинского.

Алмазов налил в стакан воды, жадно выпил, отошел к покрытому красным сукном столу президиума, а Саша Сталинский стал объяснять — довольно вежливо, видно, и в самом деле они были начальству нужны, — когда возвращаться в бараки, что можно брать с собой, как будут распределять… Алмазов смотрел куда-то поверх правого плеча Андрея. Андрею хотелось обернуться и проследить его взгляд, но он не решился — заметит. Хотя непонятно, чего он боялся. Просто боялся — в присутствии высокого начальства, вольного распоряжаться его жизнью и смертью, лучше не привлекать к себе внимания.

Саша быстро закончил инструкции — все пошли к дверям. Алмазов остался на трибуне. Тогда уже, поднимаясь, Андрей увидел, куда смотрит всесильный чекист, — на красивую Альбину, так недавно и непонятно объявленную женой Андрея.

Андрей хотел подойти к ней — спросить, понимает ли она, что происходит, но Альбина его не видела — она тоже смотрела на Алмазова: то ли с ненавистью, то ли со страхом… Считается, что в глазах можно прочесть чувства, владеющие человеком. Но это не так: прочесть можно лишь все лицо — наклон бровей, морщины у губ, линии лба — только все вместе и делает маску страдания или ненависти. А когда лицо неподвижно, по глазам ничего не прочтешь. Одно было ясно: Альбина и Алмазов знакомы, и в этом ничего странного нет — на строительстве было немного женщин и совсем мало красивых женщин. Алмазов мог использовать эту Альбину, а потом, за ненадобностью, сдать сюда. Ведь если бы он этого не желал, он бы тут же ее отсюда увел.

Алмазов наклонил голову — то ли прощаясь, то ли задумавшись.

Андрей последним из зэков покинул красный уголок и остановился в коридоре. Потом быстро вышел Алмазов. Заключенные раздались, чтобы пропустить его, вжались в стены.

Убедившись, что Алмазов ушел, Андрей заглянул в красный уголок.

Альбина стояла у стены. Глаза ее были полны слез.

— Вам помочь? — глупо спросил Андрей.

— Чем же вы мне поможете? — удивилась Альбина.

Она пошла рядом с ним к выходу. Пальцы ее были сплетены, и она ломала их, похрустывая суставами, — в этом было что-то театральное.

— А вы актриса? — спросил Андрей.

— Уже нет, — ответила Альбина.

На выходе ждала охрана — всех разделили по баракам и погнали в зону — сказали, что можно забрать свои вещи. И молчать, ни одной сволочи — ни одного слова, куда идете и зачем, ясно? Если просочится информация — виновные вплоть до расстрела, ясно?

Но конечно же, информация просочилась — в бараках было полно людей. Все уже вернулись со стройки. Собирались на этап — лагпункты эвакуировались. Люди расставались — встретятся ли? И что такое за эксперимент, когда люди должны жить, словно в ледяном дворце, в этом игрушечном городе? Кто-то в бараке предположил, что на городе будут опробованы особые лучи смерти или бациллы, а еще кто-то сказал, что его будут бомбить, недаром привезли фанерные мишени. Андрею не хотелось об этом думать — это было слишком правдоподобно.

Андрей боялся, что его и Рятамаа, жившего в том же бараке, уведут в ложный город сейчас, на ночь глядя, но Айно сказал, что охрана не глупая, чтобы ночью по морозу туда ходить, охрана сначала будет спать.

Так и случилось.

На рассвете весь барак ушел на этап, Андрей даже успел попрощаться с теми, с кем сблизился за эти месяцы, а они с Рятамаа не спеша собрались, и только к девяти за ними пришли.

Конечно же, Андрея, как и любого нормального человека на его месте, мучил страх перед неизвестностью, потому что в лагерях человеческая жизнь слишком мало стоит и поддерживается она только тогда, когда люди существуют все вместе. Но в то же время мысль о скорой встрече с Альбиной все время вмешивалась в пессимистические рассуждения и отвлекала, внося в жизнь странную, забытую уже остроту, загадку и потому — надежду.

* * *

Это был необычный развод.

Они выстроились длинной неровной шеренгой на залитой утренним весенним солнцем и порезанной острыми тенями центральной площади Берлина. Все были с вещами. Незнакомый смуглый капитан выкрикивал фамилии, фамилий оказалось пятьдесят шесть — пятьдесят мужских, шесть женских. Потом вперед вышел другой мужчина, в штатском. Он говорил легко, словно читал знакомую инструкцию:

— Сейчас вас разведут по квартирам. Там есть минимальные жилые условия. Теплые вещи. Огня не разжигать — это будет караться. Отведенные квартиры и места проживания не покидать. Это будет караться. Попыток к бегству