— Тысяча российских баллистических ракет, с которых будут демонтированы боеголовки и установлены спутники-трансляторы «Макрокомп глобал», вынесут на околоземную орбиту небывалую в человеческой истории международную коммуникационную сеть…

— Ты понимаешь, что это такое? — тихо спросил Серебровский у меня.

— Картина впечатляет, — пробормотал я. — Демон, фраер, хвастался, что он, мол, вольный сын эфира. А ты собираешься стать паханом эфира…

Эксперт Петр Петрович ликовал-заливался:

— Сметная стоимость проекта составляет около девяти миллиардов долларов и будет солидарно проинвестирована нашей компанией и «Макрокомп глобал».

Серебровский наклонился ко мне, шепнул:

— Не обижайся, Верный Конь. Становиться генералом глупо…

— Наверное, — пожал я плечами. — Если генерал — просто ряженый в лампасах…

— Да! — жестко вымолвил он. — Разница между ливрейным швейцаром в «Трамп Плазе» и нашим Кузьмичом — только количественная. Один принимает мое пальто, а другой — мои указания.

— Жуть! Лишаешь последних карьерных стимулов…

— Это не стимул! — проронил Хитрый Пес. — Мне Сафонов показал распечатку — только к последнему празднику президент пожаловал сорок семь званий генералов милиции. Тебе это надо? Быть сорок восьмым? Или сто сорок восьмым? Стимул — быть первым. Уже второй не получает ничего. Чем бы ты ни занимался — быть надо первым…

Летом напиваться днем нельзя. День — долгий, и пьянка становится изнурительно-бесконечной, как это масляно-желтое незаходящее вечернее солнце. Зимой выпил, потом повторил, снова добавил, еще закрепил — глядь, и сам ты плавно затухаешь вместе с меркнущим днем. А летом — жуткое дело!

Светло еще, жизнь полным ходом идет, все только намыливаются на застольные подвиги, а ты уже домой вяло подплываешь с бултыхающимся в трюме литром жесткой выпивки.

В сон клонит, дремота качает меня на заднем сиденье карабасовского старого ржавого японского вездехода. А сам Карабас, совсем уже бусой, ватный, складной, сидит впереди рядом с молодым парнем-водителем, рассуждает о жизни. В зеркале заднего вида я рассматривал себя одним глазом, второй приоткрыть нет сил. Ксана, подруга Карабаса, перед отъездом снова напялила на меня парик, расчесала длинные блондинистые пряди — прямо не человек обычный, а певец Игорь Николаев какой-то. Темные очки на носу, рубаха до пупа расстегнута, а сам вцепился руками, как клешнями, врос суставами в небольшой коричнево-кожаный чемодан. О дорогой мой!

— Нет, Кот, я город не люблю, — настырно гундел Карабас. — Меня в город калачом не заманишь. Боязно тут у вас… Вот недавно шел я от приятеля. Отдохнули мы с ним, конечно, крепко… Ищу я, значит, свою машину — забыл, где я ее поставил.

У Карабаса и машина не как у всех людей — руль справа для японского левостороннего движения.

— А тут навстречу двое, в прах пьяные, орут как оглашенные — всех бить будем! Я спрашиваю — и меня? А они — тебя, толстуна лохматого, особенно! Тут я, конечно, с перепуга как в торец одному шмякнул — рухнул он костью в асфальт, думаю — беда, забил! Нет, шевелится, и второй уже возникает. Ну, наковырял я им ряшки на память — и домой поскорей, от греха подальше…

Мне стало смешно — я представил себе, как громадный Карабас, похожий в пустынном ночном городе на сбежавшего из зоопарка носорога, сиротливо рыщется по темным улицам в поисках забытой где-то машины.

— Не боишься пьяный за рулем ездить? — спросил я нравоучительски.

— А я пьяный не езжу, — уверил Карабас. — Сажусь за руль, смотрю вперед — если край капота вижу, значит, порядок. Можно двигать. А если край не различаю, то все, конец, туши свет…

— Слава богу, что машину разыскал.

— А как же! Мне без моей лохматки — жизнь невпротык…

— Слушай, Карабас, ты ведь все знаешь — почему у японцев левое движение? Неудобно ведь!

— О великая мудрость старых традиций! — обрадовался старый болтун. — Два века назад без малого император Мэйдзи предписал: ходить слева, чтобы на узких дорогах самураи не цеплялись друг за друга мечами и не дрались на дуэлях из-за этой глупости, окаянные. Ходить-то можешь как хочешь, без разницы, а оружие надобно всегда иметь слева — в руку должно ложиться удобно… Усек?

— Это ты к чему? — спросил я.

— К тому, что коли уж ты со своим Чрезвычайным и Полномочным Другом не разъехался, пусть рука будет навежове…

Я прижал к себе свой чемодан крепче.

— Карабас, знаешь, в чем наша беда?

— Валяй…

— Нам с тобой давно пора на завалинку, языком чесать, кости греть старые, а мы все в драку норовим.

— Вот придурок! Это наше счастье, а не беда!

Я ухмыльнулся довольно — может быть, он прав?

— Приехали, Карабас! Зарули во двор.

Машина притормозила у дальнего конца дома — против двери рядом с камерой мусоросборника. Я открыл дверцу:

— Спасибо, старче…

— Перестань! Жду звонка. Как только — так сразу…

Я вошел в диллинговый зал, и все, что так тревожило меня, волновало и заботило с самого утра, — ушло. Нет, не перестало существовать, конечно, не обесценилось и не стало малозначительным. Просто в этом денежном космосе начинали работать другие законы бытия, совсем иные понятия о времени, пространстве и о тебе самом — вершителе мира и его ничтожной пылинке.

Здесь, на торцевой стене вокзального размера зала, размещены пять огромных часовых циферблатов с надписями: «Токио», «Москва», «Лондон», «Нью-Йорк», «Лос-Анджелес» — символом пугающего предупреждения о том, что деньги не спят никогда. Десятки брокеров — аккуратных, шустрых молодых людей с лунатически отрешенными лицами, — оседлав все мыслимые коммуникационные системы, ведут по компьютерам и телефонам ни на миг не затихающую битву за деньги.

Они продают, закладывают, покупают, меняются пакетами акций, торгуют, скандалят и улещивают, снова продают, предлагают, пугают и уговаривают — гонят мощный денежный кровоток, в котором перемешаны рубли, франки, доллары, марки, — неутомимо и незримо пульсирует он в виртуальных артериях мира.

Громадное большинство людей на Земле считают, что 100 долларов — это хорошие бабки. По-своему они правы, потому что и 1 доллар тоже очень хорошая бабка!

Но если заговорить с ними о миллионах, они сразу утрачивают интерес, поскольку разговор сместился в жанр какой-то скучной небывальщины, вроде вечного блаженства или геенны огненной.

Цифры, выскакивающие на электронных табло, им ничего не говорят. Им и в голову не приходит, что их кусок хлеба, кров над головой, учеба детей и сама их жизнь зависят от деловых индексов нью-йоркского «доу-джонса», лондонского «футси» или сингапурского «стретс». Они и слов-то этих никогда не слыхали. Может быть, это и хорошо…