Но с Платоновым надо что-то решать. Уж больно настырный,путается под ногами, мешает работать. А теперь еще девка эта ему помогает, судяпо всему, он ей все рассказал, во все детали посвятил. Платонов – зубр, онможет сделать гадость, но не глупость. А девка-то? По всему видно, не измилицейских, в камере хранения так прокололась – ни один профессионал так непопался бы. И потом до самого дома «хвост» дотащила, не заметила. Нет, немилицейская она, а значит, еще более опасна, потому как правил игры не понимаети может глупость сделать. Платонов и его помощник Агаев твердо знали: пока всехуличающих документов, всех до единого, на руках нет, сиди и молчи в тряпочку,все равно доказать ничего не сможешь, а кому пустой шум нужен, если вина недоказана? Это тебе не застойные времена, когда то ли он украл, то ли у негоукрали, но что-то такое было, и прощай репутация. Сегодня, пока суд свойприговор не вынес, ты считаешься честным человеком и спокойно продолжаешь своюдеятельность, вплоть до политической. А некоторых так и вообще в Думу избирают,пока они в Лефортове под следствием находятся, вон как. Так что, пока усыскарей всего комплекта доказательств на руках нет, можно спокойно работать,деньги из страны выкачивать и на Запад перегонять. И сыскари это понимают, ипротивники их по игре понимают. А как только какой-нибудь дилетант начинаетправа качать и во весь голос орать про махинации, хрупкое равновесиенарушается, и иногда доходит и до того, что дилетанта приходится убирать. Воттут уже начинаются сложности: кто убил да почему убил…

Виталий Васильевич еще раз просмотрел документы и принялрешение подождать несколько дней. Если волна не уляжется, придется решатьвопрос с Платоновым и его девкой самым радикальным образом.

Детство Сергея Русанова прошло в страхе перед разводомродителей. Перспектива распада семьи замаячила перед мальчиком, когда ему былошесть лет. Тогда его отец впервые ушел к другой женщине и вернулся только черездва года. Второй уход пришелся на период, когда Сереже исполнилось одиннадцать.Отец то уходил, то возвращался, прося у матери прощения и обещая, что большеэтого не повторится, потом снова срывался и уходил, и снова возвращался.

Сережа любил родителей с неистовой силой и бывал счастливтолько тогда, когда видел их вместе. Терпимость матери он расценивал как нечтосамо собой разумеющееся, но с годами стал бояться, что в один прекрасный деньона отца обратно не пустит. Сам Сережа готов был простить ему все, только бывидеть его каждый день дома, рядом с мамой, рядом с собой.

Беременность матери пятнадцатилетний Сергей расценил какзнак окончательного примирения с отцом. Он был уже достаточно взрослым, чтобыпо намекам и недомолвкам догадаться: мать не может решить, делать ли аборт илиоставлять ребенка. Встревать в разговоры родителей на столь щекотливую темуСережа не мог, он только напряженно прислушивался к их словам, произносимымвскользь или шепотом, и молил бога о том, чтобы мать рожала. Если она неоставит ребенка, значит, не уверена в отце, значит, все еще может опятьперемениться. Если же будет рожать, значит, гулянкам и романам отца пришелконец, и они снова будут все вместе, на этот раз окончательно. Интуитивномальчик понимал, что последнее слово в этой ситуации остается за отцом: сумеетли он убедить маму в своей любви, сумеет ли доказать ей, что на него можнотеперь положиться.

Сестру Леночку Сережа обожал. Она была для него символом изалогом стабильности семьи, вокруг нее сосредоточились все его чувства, всерадости, все надежды. Он ужасно боялся, что отца будут раздражать неизбежныесложности и хлопоты, которые появляются вместе с малышами, и он опять взбрыкнети выкинет какой-нибудь фортель. Поэтому Сережа взял на себя все, что смог:вставал по ночам, если Леночка плакала, стирал пеленки, бегал в детскую кухню,чуть не силком выпроваживал родителей по вечерам в гости или в кино, клянясь,что не хуже их присмотрит за девочкой.

В двадцать лет он понял, что браку родителей больше ничегоне угрожает, хотя проблема для него уже утратила актуальность, а в двадцать два– что дороже Лены у него никого нет на свете. Он фактически вынянчил ее,вырастил на своих руках, и немалого труда стоило отучить ее называть старшегобрата папой.

Когда у Русанова родилась дочь, жена хотела назвать ееЕленой, но Сергей воспротивился. В его жизни была только одна Лена, и это имяне должно было принадлежать больше никому.

– Ты совсем свихнулся на своей сестре, – недовольноговорила жена Русанова Вера. – Она для тебя – единственный свет в окошке.Тебе надо было жениться на ней, а не на мне.

– Я за Алену любому глотку перегрызу, – повторялСергей.

Эти же слова он сказал и Игорю Лесникову.

– Алена – самое дорогое, что у меня есть. Считай, что этомой первый ребенок. Я никому не позволю ее обижать. Если бы я толькоподозревал, что с Димкой Платоновым что-то не так, я бы не допустил, чтобы Ленагробила на него свою молодость. Но я в Димке уверен. Произошло чудовищноенедоразумение, и я хочу, чтобы было сделано все возможное для его реабилитации.

Лесников морщился и потихоньку ворчал в кабинете у Насти,что необъективность Русанова вяжет им руки и мешает. Настя отшучивалась ипредлагала рассматривать коллегу из министерства в качестве фильтра, черезкоторый не пройдет плохо обоснованное обвинение.

– Если окажется, что Платонов виноват, и дело дойдет доадвоката, все наши доводы будут подвергаться сомнению и критике. Пусть уж лучшеэто произойдет сейчас, а не в суде.

Информацию, которую удалось раздобыть в воскресенье, Настя иЛесников в понедельник с утра обсудили с Русановым и Юрой Коротковым. Когдаречь зашла о мужчине с «дипломатом» из темно-бордовой кожи, Русанов заметноскис.

– Ребята, не хочу вам карты путать, поэтому скрывать небуду. У Димки есть такой «дипломат».

– Это точно? – спросил Коротков.

– Абсолютно точно, – вздохнул Сергей. – Моя Аленакупила и подарила нам с ним одинаковые кейсы. У меня дома такой же лежит.

– Принеси, пожалуйста, – попросила Настя. –Покажем его водителю. Хотя нет, лучше возьми у жены Платонова его собственный.

Она никак не могла решить, говорить ли Русанову о своихподозрениях в части убийства Юрия Ефимовича Тарасова. В конце концов, начатьможно и не в лоб.

– Ты можешь вспомнить все, что касается Платонова, начиная спрошлого понедельника? – спросила она невинным голосом.

– С понедельника? Попробую, – неуверенно началРусанов. – В понедельник с самого утра я с ним разговаривал по телефону…

– Когда? Точное время, пожалуйста.

– Вера уже ушла на работу, она уходит в восемь десять –восемь пятнадцать. После этого я погладил брюки, это заняло минут пятнадцать.Потом я сделал два звонка, оделся и уже собирался уходить, и как раз в этовремя мне позвонил Дима. Значит, было около девяти. Может быть, без пятидевять, вот так примерно.