Ксения прежде была только в Финляндии, они с мужем так и не успели съездить вместе за границу, муж шутил, что он так устал от работы, что прежде, чем смотреть какие-то достопримечательности, ему надо неделю тупо отлеживаться. Однажды они, и правда, выкроив пару дней, выехали в пансионат в Зеленогорске в октябре, в затянувшееся бабье лето, гуляли на пустынному берегу залива и по прибрежному парку в туманные серые дни, среди золотой листвы, обедали в пансионатском ресторане, пили горячий чай с пирожками в маленьком кафе, лежали вечерами в номере, прижавшись друг к другу, смотрели по телевизору новости, любили друг друга. С тех пор прошло лет пять или шесть, больше отдыха не было, и поднявшись домой по лестнице, Ксения решительно объявила изумленной маме, что уезжает.

И через пару недель она уже шла к пляжу под пальмами среди разноязычной полуголой толпы в своих старых дачных шортах и футболке, из которой вырос сын — она собиралась в спешке и не успела ничего купить себе для пляжа, надеясь это сделать на месте, а когда приехала, поняла, что ничего и не надо. Путевка была, действительно, дешевая, Ксению поселили в молодежном отеле, куда то и дело подкатывали автобусы с путешествующими студентами из разных стран, молодежь плескалась в бассейне, плясала на дискотеке. Ксения смотрела на пестрый калейдоскоп необычных лиц, слушала звуки незнакомой речи, жмурилась от солнца, наблюдая за парапланеристами, летящими с горы над морем под разноцветными парашютами, но более всего наслаждалась сине-зеленой, соленой средиземноморской водой, в которой могла плавать часами, до мурашек, как ребенок, который, стуча зубами от переохлаждения, все же продолжает в упоении плескаться, не обращая внимания на крики матери с требованием выходить из воды. В отеле было несколько русских пар, иногда они общались в ресторане, обсуждали, где что дешевле купить, делились опытом прошлых поездок, критиковали за нерасторопность приставленного к ним русскоязычного гида, спрашивали мнения Ксении, но она лишь улыбалась, пожимая плечами. Мысли об оставленной в Питере жизни также не беспокоили ее, они ушли сразу, как только она вышла из здания аэропорта и вдохнула сухой горячий воздух.

Однажды ее соседка по столику, немолодая англичанка, спросила Ксению, не хочет ли она взять вместе напрокат машину, чтобы поездить по окрестностям. Ксения с радостью согласилась, и вскоре они уже колесили по старинным городам с огромными соборами, узкими улочками, свисающими с балконов домов цветами, мутными реками с плавающими в них большими рыбами. Они мало говорили, Ксения знала только, что англичанка — учительница, но Ксении нравилась ее восторженная улыбка, и то, как однажды, остановившись на площадке в горах, с которой открывался захватывающий дух вид на море, англичанка воскликнула от полноты чувств, что в мире нет ни начала, ни конца, а лишь одна постоянная страсть к жизни.

Англичанка уехала первой, и Ксения еще несколько дней купалась в море одна, но в последний день, когда она стояла на набережной у парапета, глядя на блестящие под луной волны, к ней подошел пожилой господин, церемонно представился, сказал, что он американец, удивился, что она русская, и к тому же из Петербурга, сказал, что собирается посетить ее город зимою. Он пригласил ее посидеть где-нибудь поблизости и выпить "Сангрии", и она согласилась, пошла с ним по вечерней набережной в своей очередной унаследованной от сына футболке, уселась за столик. Американец рассказывал ей, что его дети выросли, а он овдовел, жизнь его комфортабельна, но одинока, что у него дом с видом на одно из Великих американских озер, и винодельческий бизнес, и Ксения с любопытством расспрашивала его о семье, о виноделии, о налогах, о сбыте, и вдруг почувствовала, что мысли о доме возвращаются к ней, поняла, как соскучилась по сыну, маме, внуку, по покинутой фирме, забеспокоилась, что и как там у них у всех, и, поблагодарив американца и распрощавшись с ним, заторопилась в гостиницу паковать чемодан.

Вернувшись домой, она нашла все в том же упадке — с работой у сына было по-прежнему никак, он потихоньку впадал в депрессию, мама доложила, что у внука так и не прекратился кашель, дела в фирме были совсем плохи, двое юристов поговаривали об увольнении. Радостное возбуждение, в котором Ксения пребывала в Испании, оставило ее еще в самолете, но проблемы, к которым она вернулась, больше не приводили ее в отчаяние. Стараясь их охватить, она не морщилась болезненно, как раньше, наоборот, ей хотелось поскорее за них взяться, в голове у нее одна за другой уже выстраивались схемы их решения. Первым делом она решительно отвела внука к знакомому врачу, заказала все выписанные ему лекарства и велела маме контролировать их прием, не очень-то полагаясь на невестку. Потом она собрала на работе своих юристов и предложила каждому высказывать идеи по выводу фирмы из тупика, и после долгих споров они решили создать при фирме нотариальную контору и попытаться работать с агентствами недвижимости по юридическому сопровождению сделок. Дома она долго говорила с сыном, что еще совершенно неизвестно, получится ли что-нибудь путное из этих начинаний, но — что же делать, надо пробовать, другого выхода нет, а уныние — тяжкий грех, и нельзя ему предаваться. Она говорила, что как бы ни сложились дальше дела, они, слава богу, заплатили уже за последний семестр его обучения, и через полгода он станет юристом в области международного права, и можно, конечно, сидеть и ждать протекции для устройства по специальности, а можно просто взять да и заняться чем-то другим, хоть и пойти к ней в фирму и начать с нуля интересное для него направление, даже и без гарантии на успех. И в таком же боевом настроении она встретила Николая, и ей бросилось в глаза, как осунулся Николай, но на ее вопрос о здоровье, он ответил, что все в порядке, просто замотался на работе, и Ксения принялась взахлеб рассказывать ему о поездке и о том, что она больше, кажется, ничего не боится и готова свернуть горы. Слушая, Николай смотрел на нее без обычной насмешки, а скорее грустно, и Ксению что-то кольнуло, она почувствовала, что надо расспросить его подробнее о его делах, но ей так хотелось рассказать ему и о своих идеях, и когда она, наконец, задала ему вопросы, Николай как всегда, усмехнулся, похлопал ее по плечу и сказал, что ему пора. Поднимаясь по лестнице, она подумала еще, что надо позвонить Николаю и поговорить толком, но дома мама и сын, которым, кажется, передалось ее деятельное настроение, вылили на нее столько разной информации, что в разговорах с ними она забыла.

А на следующий день ей открыла плачущая мама, а на кухне сидели рядом два мальчика, которых она сначала даже не узнала — ее сын и сын Николая, с одинаковым страхом в глазах, и ее сын сказал, что Николай выстрелил себе в сердце из спортивного духового ружья, и когда его сын пришел сегодня с работы, он нашел отца уже мертвым. Сын Николая, тихо шевеля губами, говорил, что отец последнее время нервничал из-за работы, были какие-то звонки, но ему он ничего не говорил, а звонков было много и раньше.

И, молча сев рядом с ними, Ксения подумала, что если бы была опасность для сына, то Николай бы, наверное, сделал все по-другому. Когда мальчик дрогнувшим голосом пробормотал, что пойдет домой, она, положив руку ему на колено, сказала, что он поживет пока у них, и что они сейчас вместе пойдут к нему, чтобы взять вещи.

Поздно ночью, когда ее сын ушел к себе, а мама и сын Николая, наконец, заснули, она сидела на кухне и думала. Она вспоминала свое состояние после смерти мужа, когда она подходила к окну и представляла, как просто сделать из него шаг на улицу, смотрела на острые ножи, и как ей не было страшно. Она думала, что должна была расспросить Николая, должна была позвонить ему, догнать его, добиться ответа, но постиспанская эйфория отбила у нее остатки соображения.