Первый серьезный конфликт между ними возник, когда Ричард Уайт вдруг написал Людмиле, что не сможет приехать к ней летом, как обещал, а приедет только через полгода, зимою, потому что слишком много денег ушло на ремонт крыши. Мне было неловко переводить ответное письмо Людмилы. Оно напомнило мне сцену, разыгравшуюся однажды на моих глазах на набережной южного города, когда прогуливающаяся там, накрашенная до неприличия украинская красавица вся в разноцветных клипсах и бусах, услышав за спиной в свой адрес чей-то, невольно вырвавшийся возглас "Господи!", неожиданно развернулась, подбоченилась и, безошибочно вычислив произнесшую неосторожные слова женщину, воскликнула: "А что ж господи? Что ж господи? Что же, я хуже тебя?", и, преследуя жертву, еще долго срамила ее на весь пляж.

Письмо Людмилы Моевой было наполнено истеричными упреками типа "обещал жениться и бросил", Людмила уличала Ричарда Уайта во лжи и лицемерии и просила не трудиться и больше ей не писать.

На недоуменные вопросы Ричарда я отвечала, что, возможно, Людмиле очень трудно живется, возможно, она с чрезмерным нетерпением ждала его приезда, поэтому не выдержала и сорвалась. На вопрос, что я думаю о характере Людмилы, я сказала, что, на мой взгляд, русские женщины типа Людмилы способны на полярные, как очень хорошие, так и очень плохие поступки.

А потом разразился августовский кризис 1998 года, и вскоре пришло еще одно письмо Ричарду Уайту от Людмилы Моевой, письмо с просьбой о помощи. В этом письме уже не было ни упреков, ни экскурсов в русскую историю и литературу, Людмила писала, что ее киоск закрылся, что она без работы, что ее город мертв, жизнь в нем остановилась, что впереди зима, а у ее сына нет ни сапог, ни теплой куртки. В письмо был вложен листок с обведенным следом ноги мальчика, который я отсканировала и послала Ричарду.

Ричард Уайт не был ангелом. Когда я выставила ему счет за перевод письма Людмилы, он едко отметил, что понимает необходимость благотворительности, но не понимает, почему он должен платить еще и за письмо с просьбой о ней. И, сконфузившись, я отменила счет, сказав, что пусть это письмо будет моим вкладом в дело помощи Людмиле.

Вскоре две посылки с любовно выбранными Ричардом Уайтом вещами уже летели в Россию, письмо Людмилы с описанием ужасов послекризисной жизни русской провинции было послано Ричардом его американским друзьям, а от них — в разного рода электронные листы; на базе этого письма вскоре организовалась добровольная благотворительная организация "Помоги России!", были собраны десятки адресов и по ним также пошли посылки с теплыми вещами, мылом, спичками и солью.

Мне казалось, что мыло, спички и соль были скорее трогательным, чем актуальном даром: времена гражданской войны в России все-таки прошли. И все же мысли о собирающих посылки американцах грели мне сердце, я воображала, как, оторвавшись от личных дел и бизнеса, они ездят по своим шоппинг-молз, покупают вещи и думают о России.

Что касается Ричарда и Людмилы, они продолжали переписываться, но романтическая сторона их переписки отступила на задний план. Они теперь больше обсуждали посланные Ричардом вещи и дела общества "Помоги России!", хотя Ричард по-прежнему собирался приехать и по-прежнему задавал Людмиле вопросы о том, как она видит себя в Америке. Но что-то неуловимо изменилось в письмах Людмилы: после своего странного, истеричного послания она будто отметала всякую возможность будущего счастья. В каждом письме она будто смаковала описания нищеты и убожества жизни в своем городе, на вопросы Ричарда отвечала уклончиво, за посылки его не то что не поблагодарила, а скорее упрекнула, что из-за неверно указанной им их стоимости с нее потребовали на почте дополнительную плату. От ее писем веяло странным равнодушием, происхождения которого не понимали ни я, ни Ричард.

Но вскоре все разъяснилось. Члены общества "Помоги России!", установив контакты с русской благотворительной организацией, посетили несколько адресов, по которым были посланы посылки. В квартире Людмилы Моевой визитеры обнаружили грязь и запустение, пьяную компанию известных в городе темных личностей и проституток, пьяную Людмилу Моеву, которую местные жители тоже отнесли к последним, грязного дикого и оборванного ребенка, полное отсутствие присланных Ричардом Уайтом вещей.

Ричард Уайт был слишком закален Вьетнамом, чтобы восклицать и ужасаться. В своих комментариях он был скорее печален и исполнен сочувствия. Нечего и говорить, что он перестал писать Людмиле. Вскоре пришло известие, что сына у нее забрали в детский дом. Потом нахлынули другие политические события, деятельность общества "Помоги России!" замедлилась, а потом и вовсе прекратилась. Ричард Уайт еще пытался переписываться с несколькими женщинами из нашего агентства, одна из них, ответив ему, вскоре уехала в Англию, другая странно замолчала, потом Ричарда пригласили в военный лагерь тренировать посылаемый в Косово американский контингент.

Уезжая в лагерь, он написал мне последнее письмо, в котором энергично высказывался по поводу затеянной американским правительством военной авантюры. Он написал мне, что все же надеется посетить когда-нибудь город Санкт-Петербург и, может быть, кого-нибудь в нем встретить.

На этом кончается рассказ о Ричарде и Людмиле. Думая о жизни Людмилы Моевой, в какой-то момент надломившейся и покатившейся вниз до самого последнего, кажется, уровня падения, когда мать забывает о своем ребенке, гадая о причинах, приведших ее к этому падению, я не считаю, что тяжелая российская жизнь могла послужить ей оправданием. Думая о Ричарде Уайте, дважды обманутом, первый раз — американским правительством, пославшим его во Вьетнам, второй раз — русской женщиной, на которой он собирался жениться, глубоко разочарованном, но не сдавшемся, не утратившем веру в себя и сострадание к людям, я недоумеваю, почему Бог или высшая справедливость, в которые мы все так или иначе верим, дали ему в его жизни то, что дается совсем немногим, обделив тем, что есть почти у всех. Ричард Уайт, как никто другой, был достоин счастья, и ему, действительно, довелось, испытать счастье самой высокой пробы — счастье преодоления себя, счастье победы в битве с жизнью, счастье делать добро. Его пустой дом был наполнен голосами его друзей по переписке, и они тоже были для него источником бескорыстной радости. И хотя жизнь Ричарда Уайта в самом главном удалась, я все же просила бы судьбу еще позволить ему поправиться, приехать в Санкт-Петербург и кого-нибудь здесь встретить, потому что даже лучшее боевое оружие АК-47 не может быть постоянно в бою: оно нуждается в том, чтобы чьи-то добрые руки его чистили и смазывали, с любовью готовя к новым битвам.

Он начал писать мне, прочитав в Интернете мою статью об августовском кризисе 1998 года, когда рубль резко упал, люди штурмовали продовольственные прилавки, и в России, в который раз, ожидалась голодная зима. Он предлагал организовать гуманитарную помощь, чтобы американцы, минуя границы и кордоны, могли летать в Россию на частных маленьких самолетах, привозить продукты и одежду и отдавать это все не коррумпированным чиновникам, а простым русским людям, которые бы встречали их в аэропорту. Но я не могла помочь ему в этом ничем другим, кроме моральной поддержки, и он был благодарен и за нее, он продолжал мне писать и очень скоро стал подписываться "твой друг Боб".