сам все больше удивлялся, что его нефтекомбинат и впрямь подходит к

разряду самых современных предприятий. – У нас есть установка, – продолжал он, –

десятимиллионка, так она заменяет целый завод. Таких установок в отрасли единицы… – и он

принялся расписывать ее очень подробно.

– Эта установка, конечно же, относится к вашему цеху, – с улыбкой прервал его

Бояркин.

– Ну, разумеется, – рассмеявшись, ответил Мостов.

– Но ведь я без специальности.

– А мы подучим.

* * *

В понедельник Бояркин поехал в отдел кадров нефтекомбината и оформился на

работу. Его специальность называлась "машинист по эксплуатации промышленных насосов".

Работать предстояло по вахтам: в первую, во вторую, в ночную. Это-то и давало выигрыш

времени.

Начальник установки, тридцатилетний, некрасивый лицом, но очень живой и

спортивно подтянутый Константин Юрьевич Карасев, сразу при знакомстве пояснил, что для

более активного освоения первую неделю Бояркину придется отработать с утра. Тут же он

вручил новенькую совковую лопату и отвел на громадный стол бетонного постамента,

который нужно было очистить от загустевшего парафина.

Бояркин с сожалением посмотрел на свои только что полученные, еще негнущиеся

ботинки и принялся за работу. Дело оказалось непростым – парафин налипал на лопату и, как

масло, скользил под ногами. Постепенно Николай все же приспособился, вошел в ритм,

разогрелся и вдруг увидел себя как бы со стороны. Он был в кирзовых ботинках, в черной

робе, в оранжевой пластмассовой каске, с лопатой, черенок которой был жирным от

парафина и мазута. Видели бы его в эти минуты Тюлин и Мучагин. Николай даже засмеялся,

вообразив их удивление. Уж они-то никогда бы не крутанули так собой.

Через неделю, когда новенькая роба замаслилась в лоск, Николай догадался, что он

работал на постаменте только потому, что уборку на установке не любят, и она по традиции

достается новичкам. Однако за это время Бояркин и впрямь освоился, привык к

вентиляторам с полутораметровыми лопастями, свистящими над головой, к напряженному

гулу высеченных колонн. Ему понравилась мощь электромоторов в человеческий рост, от

которых вибрировал бетонный пол, и оглушительное шипение газовых сопл, похожих на

реактивные двигатели. Впервые эту эмоцию века НТР – восторг перед рукотворной мощью –

Бояркин испытал в детстве, наблюдая за самолетами над крышами Елкино. Потом

восторгался на службе, когда ревели все три корабельных двигателя, корпус корабля дрожал,

как натянутая мышца, а за кормой поднимался столб зеленоватой, в пену перемолотой воды.

От этого мощного движения, рвущего воздух и неподатливую воду, выгибались штыревые

антенны, а торпедные аппараты и скорострельные пушки приобретали свое настоящее

грозное выражение. В этом громе Николай орал иногда песни, зная, что для всех

окружающих он лишь беззвучно шлепает губами. "Все это и есть наше время, – думал он

теперь, продолжая спор с Тюлиным и Мучагиным, – и не зная его, разве можно чему-нибудь

учить других?"

В конце испытательной недели Бояркина определили в бригаду старшего оператора

Сухорукова, слывшего большим молчуном. Николай познакомился с ним в ветреную погоду,

когда большеголовый, как снеговик, бригадир, подняв плечи и растопырив руки, стоял зачем-

то посреди аппаратного двора. Бояркину он улыбнулся, согласно покачал головой и ничего не

сказал.

В бригаде из восьми человек Николай стал вторым машинистом, непосредственно

подчиненным старшему машинисту Борису Ларионову – стройному мужчине с черными

бровями, серыми глазами и мужественным подбородком. Двадцативосьмилетний Ларионов

понравился Николаю с первой вахты. Это была ночная вахта. Все сидели в операторной и

слушали по радио новости.

– И ведь надо же, что творят! – вдруг разозлено сказал Ларионов. – Про это

вооружение уже и слышать муторно. Если мы сами без головы, так хоть какие-нибудь

марсиане разобраться бы помогли. Прилетели бы и сказали: "Ну, вот что, граждане (Борис

постучал пальцем по столу) даем вам год, и чтобы ничего у вас не осталось. А если спрячете

хоть один пистолет, то мы сами разнесем вас в лохмотья и полетим себе дальше".

Поначалу машинисты осматривали оборудование вместе, и всякий раз, когда

Ларионов своей легкой походочкой на прямых ногах шел к ревущим машинам, Николая по

армейской привычке тянуло подобрать под него ногу.

Суть своей работы Бояркин начал понимать очень скоро. Большого ума, как ему

показалось, тут не требовалось. Неисправность электродвигателя, степень загрузки насоса

определялись по звуку и по вибрации, нагрев подшипников проверялся пальцами на ощупь,

течь нефтепродукта по запаху. Все насосные были распределены между машинистами

четырех бригад. Чистота и порядок зависели в них не столько от профессиональной

квалификации, сколько от добросовестности хозяев. Насосная Ларионова, а значит теперь и

Бояркина, была образцовой.

Если оборудование работало без срывов и технологический режим "шел", то вся

бригада сходилась к длинному столу перед щитами с приборами. Операторная всегда была

ярко освещена – днем сквозь одну сплошь стеклянную стену, со стороны установки, а ночью

батареями неоновых ламп с высокого потолка. Рабочие сидели обычно спинами к установке

и наблюдали за приборами. Когда стрелки отклонялись, операторы шли в насосные и

задвижками так выправляли режим, что стрелки возвращались на свои места. В инструкциях

характер работы на установке определялся как пассивный, и понятно, что это обеспечивало

активный характер общения. Желание болтать или посмеиваться друг над другом накатывало

иногда одновременно на всех, и тогда тем, кто потише, приходилось туго. Однако когда все

молчали, то это молчание не тяготило – взаимоотношения были старыми, устоявшимися,

простыми.

Ларионов в общих разговорах иронично рассказывал о том, какие беседы ведет со

своим маленьким сыном и даже о том, как ссорится с женой, но ни разу не проговорился о

том, что за детали рисует на тетрадных листках, а потом, уже в металле, тщательно, в стороне

от посторонних глаз, обрабатывает напильником или наждачной шкуркой.

Серьезный Ларионов строил дельтаплан! Этому дельтаплану предстояло ни много ни

мало, а изменить всю его жизнь. Когда-нибудь в воскресение Ларионов взмоет на нем в

воздух и, ориентируясь по дороге, полетит в деревню к родителям. Расстояние до них

превышало все спортивные рекорды, но Борису очень нужно было слетать туда на

дельтаплане, и технические детали просто не принимались в расчет. Приземлится он на

огороде, все земляки сбегутся и узнают его. Главное же, необходимо будет слетать в село, где

живут тесть и теща. А оно еще дальше от города.

Пожалуй, больше всего атмосфера бригады подходила оператору по печам ("печнику")

Федоськину. Говорил он всегда много и о чем попало; по определению Ларионова, просто

открывал свою задвижку, и через нее валилось все, что было в голове. Федоськину тоже было

двадцать восемь. Он имел